Андрей Рубанов - Готовься к войне

Он замолчал. Почувствовал, что прозвучало неискренне.

— Звучит неискренне, — сказала Маруся. — Ты за свой генетический набор горло перегрызешь. Я же вижу, как ты собой гордишься. Ты ведь у нас самый быстрый.

— Это плохо?

— Для тебя — хорошо. А других это пугает. Идешь себе спокойно, вдруг раз! — мимо со свистом что-то проносится. Вздрагиваешь. Что такое? А это знаменитый Знайка. Самый быстрый человек. Промчался на пятой скорости… Вот и рыжая твоя так же испугалась. Ты ее за руку схватил — давай, малыш! помчимся вместе! прямо вдаль! — а она пальчики выдергивает и головой мотает: нет, мне страшно, я лучше тут посижу… Ведь так было, да?

— Как у нас было — это тебя не касается.

Чтоб не видеть стремительно багровеющего лица Маруси, он опустил глаза. На асфальте валялась пятирублевая монета; нагнулся, подобрал, дунул. Положил в карман. Тоже деньги.

— Ах, не касается? — грубо переспросила женщина и уперла ладонь в выставленное бедро. — Тогда иди к черту, понял?

Из стоявших неподалеку машин на нее посматривали. Судя по всему, она это давно заметила. Сейчас начнется, подумал Знаев.

— Что, не понял?! Уйди с глаз моих! Не желаю тебя видеть, никогда, ясно?

Мальчишка-мойщик, тощий азиат в насквозь мокрой фуфайке, возмущенно поднял густые брови. Человеку ислама трудно понять московских баб, способных громко бранить мужчину на людях.

— И больше у меня не появляйся! — азартно продолжала Маруся. — А появишься — пинками выгоню! Ты сам себя проклял! Помрешь один, никому не нужный! Дикарь, животное, урод пещерный, от тебя никому никакой пользы нет! Лучше б ты разбился вместо друга своего! И чтоб год провалялся без движения! В гипсе, с ног до головы! Чтоб время появилось о жизни подумать! Всем вокруг себя голову заморочил! То у него война, то у него магазин, то у него потолки низкие! Все ты, дурак, знаешь — а самого главного не знаешь! МЕРУ надо знать, ясно?! Вот главное знание! Самое важное…

Положить это на музыку — получится хороший нервный блюз, подумал банкир. В миноре. С аскетическими барабанами и мягкой, мудрой басовой партией. А между короткими куплетами — два или три мелодраматических фортепианных аккорда.

— Я тоже был рад тебя видеть, Маруся, — сказал он, кивнул прощально и двинулся к воротам.

Нырнул в сырой полумрак. Из глубины слышался рык Фокина — витиеватый мат, переложенный уголовным жаргоном рубежа восьмидесятых-девяностых. Утопающую в хлопьях пены машину обрабатывали в восемь рук. Банкир засмотрелся. Физический труд, выполняемый споро, со знанием всех мелких, экономящих силы хитростей (а их достаточно даже в профессии землекопа) не может не завораживать. Особенно если наблюдатель — сам не бездельник.

— Быстрее! — гремел толстяк, жестикулируя экономно, но предельно выразительно.

— Не надо, — сказал банкир. — Не торопитесь, пацаны.

— Привет, — Фокин обтер о живот ладонь и протянул. — Как ты сказал? «Не торопитесь»?

— Да.

— Заболел, что ли?

— Вроде нет.

— Тогда не ломай мне трудовой процесс.

Толстяк невзначай посмотрел на исцарапанный лоб Знаева.

— Как дела?

— Отлично, — грустно сказал банкир. — Живу на всю катушку. Вчера побывал в аварии, сегодня — менты в офисе…

— Справишься или помочь чем?

— Справлюсь. Но деньги потеряю. Скажи, чтоб салон пылесосом почистили.

— Много денег?

— Неважно. И пусть полировку сделают.

— Когда деньги теряешь — это плохо.

— Мне все равно. Потерял, приобрел — неважно. Главное, чтобы машина была чистая. Очень чистая.

— Согласен, — кивнул Фока. — Пойдем кофе попьем.

— Я не пью кофе…

В сырой конторе Знаев присел на стул, застеленный страницами, вырванными из интересного журнала, глаз уловил голые женские ноги, грудь с эрегированным соском, лицо — очень красивое, очень неинтересное. Вот Алиса, девочка с золотыми волосами, словно создана для глянцевой эротики, воплощение наивысшей сексуальности, однако работать хочет мозгами, а не задницей, упрямая, легкой дороги не ищет себе… Что же ты сделала со мной, зачем — вот так, вдруг, взять и спиной повернуться, сбежать в самый неподходящий момент, я ведь всего себя для тебя распахнул, как шкаф…

Ее надо вернуть, решил он. Любой ценой. За такую женщину полагается сражаться. Все войны — из-за женщин. Они сами нас подталкивают. Они мечтают, чтобы их завоевывали. Они желают влюбляться в воинов и поэтов, а не в менеджеров среднего звена.

— А я от них уже отвыкать начал, — осторожно сказал Фока.