И. Грекова - Свежо предание

В углу вагона разговаривали двое: пьяные, но интеллигентные.

— Россия — родина приоритета, — сказал один.

Великолепно! Расскажу Надюше.

А Юра-то. На свидание пошел…

Выйдя из института, Юра пошел к автобусу.

«Только бы кто-нибудь из наших не сел, — подумал он, — начнутся вопросы: куда? А то еще поедут до самой той остановки…»

Никто из «наших» не сел.

Автобус прыгал, потертые сиденья подрагивали, вверху метались ременные петли. Кто-то проделал в оконном льду две круглые дырочки: гривенник приложил. Когда-то и он проделывал такие дырочки, давно, в другой жизни.

Напротив сидела смешная девушка с заячьим личиком. Шарф на голове зашит колпачком, и острый кончик торчит кверху, под стать носу. Ему вдруг захотелось ехать долго-долго и все смотреть на дырочки во льду, на колпачок, на девушку. Сколько пассажиров в автобусе, и каждый может ехать дальше, свободен, свободен, а я должен слезать.

«Боюсь я, что ли? — спросил он себя и ответил: — Боюсь».

— Улица Воинова, — закричала кондукторша. Тоже счастливая — едет дальше!

Он встал и боком, неохотно прошел к выходу. На улице морозный туман.

— Знойко, — сказала кондукторша и улыбнулась. Он засунул руки в карманы и шагнул в мороз, вобрав голову в плечи.

«…Боюсь, определенно боюсь. Я трус? До сих пор не знал. Считал себя даже храбрым. На фронте… Да что на фронте? Там не страшно. Дело делаешь, кругом — друзья. А это…»

Вот и дом. Единственный в городе дом, который все знают. БОЛЬШОЙ ДОМ. «Большой» — не прилагательное. Мало ли их, просто больших. Существительное: «Большой дом». Скажи так, и каждый вздрогнет.

Гладкая гранитная стена Большого дома вертикально поднималась прямо на асфальте. Без цоколя. Высоко над головой — окна первого этажа, а под ними — стена, отвесная. Любопытно, у других домов тоже так?

Он поглядел на противоположную сторону. Там стояли дома — милые, простые, скромные, как свечки. И у каждого — цоколь, хоть небольшой, а цоколь. Как же так — прямо из асфальта? Какое-то приличие было тут нарушено…

Он шел рядом с Большим домом, и дом виделся ему большим кораблем, жестоко рассекающим асфальтовую воду.

Он вошел в тяжелую дверь. Бюро пропусков: полукруглые окошки, тишина. Люди кругом — больше женщины, заплаканные. Он и сам-то, верно, хорош. Только что не заплаканный.

Он просунул в окошко повестку. Безлицый сержант — видны только плечи и руки — молча выложил пропуск.

«Комната 235. К майору Авдеенко». Опять к нему!

Кабинет майора Авдеенко был мрачен. Обитые коричневым гранитолем, даже на вид холодные кресла. Диван с лицом дота. Стены — землисто-желтые. Большой портрет Сталина, маршальские звезды. Над столом — картина, верно, трофейная, в аляповатой золотой раме. На картине — натюрморт: яблоки, виноград, битые зайцы.

Майор Авдеенко не поднял, глаз, только сказал: «Садитесь». Юра сел в кресло. Так и есть — холодное. На голом письменном столе бронзовая девушка, тоже голая, держала зеленый абажур, зябко сжав длинные, округлые ноги.

Майор не поднимал глаз и что-то писал, шевеля губами. Это был еще не старый человек, круглый, свежий, с небольшой лысиной. Когда он заговорит?

Зазвонил телефон.

— Майор Авдеенко на проводе. Так точно. Слушаю вас, товарищ полковник. Так точно, была такая. Пока что отказывается давать показания. Думаю, справимся. Есть, товарищ полковник. Учтем.

Он положил трубку и снова стал писать. У Юры начали дрожать руки. Он крепко сцепил их на колене и ждал.

Ждать было трудно. Он старался успокоиться, думать о постороннем. Не мог. Все время навертывалась Наташа. И Лиля. Как она узнает, закурит, скажет: «Ну…»

Наконец майор поднял голову и, как бы сам того не ожидая, обнаружил в кресле посетителя.

— Ну, что скажете?

— Это вы что скажете, — резко ответил Юра. — Это вы меня вызывали, а не я вас.

— Ай, ай, как грубо, — сказал майор и несколько раз покачал круглой головой направо и налево.

— Говорите скорей, зачем вы меня вызвали?

— К чему торопиться? — спросил майор и снова стал писать

…Убить бы его сейчас. Застрелить или лучше задушить и топтать, долго топтать ему лицо. Вот эту гладкую, бритую, мерзкую щеку…

Юра даже отвел глаза, чтобы скрыть свои мысли, и стал с ненавистью глядеть на битых зайцев. Когда он повернулся к столу, майор уже не писал: он сидел поджавшись, как кошка перед прыжком.

— Побеседуем, — сказал он, закрыв правый глаз.

— Я буду только отвечать на ваши вопросы.