Алан Черчесов - Вилла Бель-Летра

Шестью годами позже он, уже сам управляя автомобилем, по дороге в Брюссель умудрился четырежды (!) за три сотни верст наехать на беспризорную живность, пытавшуюся перебежать шоссе: под колеса его попали два зайца, лиса и собака. Последняя отделалась передавленным хвостом и расплющенной лапой, но попытки француза водрузить зверя в машину восприняла неадекватно: собака накинулась на Расьоля, оцарапав ему клыками лодыжку, прежде чем он успел ее придушить. В состоянии шока подследственный, забыв заглушить двигатель, покинул место происшествия и двинулся пешком, не разбирая пути, в направлении близлежащего хутора. Почти невменяемого, его обнаружили поздно вечером в крестьянской конюшне, где он обнимал какую-то клячу и плакал, расточая молитвы и покаяния на волнующихся лошадей. Утихомирить его удалось лишь при помощи подручных средств, коими оказались конские поводья, после чего Расьоля на тракторе препроводили в больницу. Там он будто бы присмирел, но, оставленный на минуту медсестрой без присмотра, кинулся опорожнять без разбору склянки с микстурой, предназначенные для разноса больным. Отравление было причислено к третьей степени тяжести и потребовало от провинциальных лекарей особого усердия и сноровки. «Можно сказать, вытащили с того света, — поделился со мной эскулап, промывавший Расьолю желудок. — Проглоти столько гадости его „Ситроен“, наверняка бы взорвался. А этот вот, надо же, даже не окосел. Только мозгами немного оплавился. Точно говорят: зараза к заразе не пристает…»

Нет нужды объяснять, что случившееся разоблачает в Расьоле неожиданное суеверие, что вкупе с утаиваемой религиозностью вносит существенные коррективы в его романный портрет.

Еще через шесть лет, сорока двух лет от роду, подследственный участвует в массовом побоище на площади вокзала Гар-дю-Нор, где встает на защиту чернокожего бродяги, взятого в круг толпой арабских юнцов. В свалке Жан-Марку достается сперва от алжирцев, а затем и от гвианских негров, примчавшихся соплеменнику на подмогу и мутузивших без разбору каждого, кто был ликом светлее их (на поиски правых и виноватых время они не транжирили). Прежде чем спохватилась полиция, в дело пошли ножи. Куртка Расьоля была исполосована так, что превратилась в кожаную стружку, но сам Жан-Марк практически не пострадал: за исключением ссадин, на нем не было ни царапины. Когда его грузили в карету «скорой помощи» вместе с двумя десятками раненых, он не отбивался, смекнув, что иначе придется менять средство передвижения и отправляться на допрос в участок. В больнице Расьоль, балагуря, усыпил бдительность персонала, а потом ускользнул, прихватив протокол своего поступления в госпиталь.

«Я, конечно, догадывался, что бессмертен, но не подозревал, что до такой степени», — хвастал он затем своей второй жене. Вступив в возраст, когда, по его словам, «прибавляется поросли на запястьях и убавляется на щиколотках, а на макушке впору открыть ледовый каток», он сильно переживал за мужскую свою репутацию, и потому счастливое спасение на Гар-дю-Нор необычайно его вдохновило. Оставшись неуязвим для ножей, Расьоль вдруг почувствовал, что уязвим для другого: ему захотелось ребенка. Он загорелся идеей усыновления и втолковывал скептичной супруге несколько месяцев кряду, что «дети — единственное оправдание наших грехов», что младенцы «более истинны, чем даже святая вода» и «пахнут пронзительно солнцем, в какую бы темную ночь их ни зачали чужие и темные люди». Встретив категоричный отказ, он сгоряча предложил развод, за что незамедлительно поплатился (см. об этом подробнее в гл. 19 романа).

Поскольку пребывание на Бель-Летре пришлось на 2001 год — спустя очередные шесть лет после изложенного выше приключения, — Расьоль нервничал: к этому его вынуждала магия «трех шестерок». Как показали дальнейшие события, тонул в Вальдзее он очень даже всерьез, но и на сей раз фортуна Жан-Марка не подвела. Хотя впечатления записного счастливца он все же не производит: выдает непомерная суетливость, столь характерная для преступивших грань субъектов.

Подводя итог, констатируем: Расьоль, в отличие от Суворова, вполне мог претендовать на то, чтобы войти без изъятий в текст книги в качестве персонажа — «перипетий» в его жизни хватало. Однако и этот подследственный, что называется, «выкинул фортель», отказавшись предстать пред читателем самим собой.

Подходящий момент, чтобы вывести закономерность: сочинители одержимы влечением к фабрикации всяких подделок, чья цель — сокрыть во что бы то ни стало собственное лицо. Невольно наводит на размышления о параллелях с преступным сообществом…