Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

Деон все это знал. Это и вправду был единственный способ справиться с наплывом желудочных больных в детском отделении, особенно в летние месяцы. Поражало его другое — покорность, с какой люди терпеливо сидели здесь, часто по нескольку дней. Сидели в огромной общей палате, где не прекращался надрывный крик младенцев, — она была этим женщинам и спальней, и кухней, и столовой. Никаких условий для матерей создано не было. Здесь у них все становилось общим, они делили все поровну — и скорбь, и страх смерти, когда она касалась кого-то своей крылом.

Отсутствие внимания к ним объяснялось частично тем, что пациентами здесь были их дети, а не они. Но их терпение, их покорность безграничны.

Это было нечто выше его понимания. Он покачал головой и повернулся к сестре — той, что с льняными волосами.

— Что здесь, черт подери, происходит?

Она устало вздохнула.

— Сорок новых больных приняли с утра, доктор.

Он тоже вздохнул. Это уже не на час и даже не на два.

— Ну что ж, начнем.

Он прошел за перегородку мыть руки.

Сестра открыла дверь в коридор и громко, чтобы слышали все, объявила:

— Доктор начинает прием, мамаши. — Она ткнула пальцем в перепуганную молодую женщину, которая сидела в начале очереди. — Вы первая, мама. Поторапливайтесь. Давайте вашего ребенка.

Ко всем женщинам, пришедшим сюда, она обращалась одинаково: «мама» — и разговаривала со всеми ласково-снисходительным тоном, словно с нашалившими и не слишком понятливыми детьми. Она говорила только по-английски, и лишь немногие понимали ее, да и то с пятого на десятое. Но работала она быстро, умело — ребенок уже лежал на столе для осмотра, а мать (мать? Старшая сестренка, скорее всего, ей не было еще и шестнадцати. А может быть, и мать: они рано созревают и рано узнают жизнь в этих трущобах, лепящихся одна к другой) отстранена к стене. Сестра привычным движением распеленала ребенка, отстегнула булавки, скалывавшие ветошь, в которую он был укутан. Пеленки были в зелени.

Деон бросил взгляд на карточку: «Фамилия, имя: Маньяса, Бэби. Возраст: семь месяцев. Вес: семь фунтов восемь унций. Вес при рождении: прочерк. Температура: 40,5 °C. Питание: материнское молоко и маисовая каша. Жалобы: понос и периодическая рвота в течение двух последних недель. Кишечные выделения — на анализе».

Он перевел взгляд на то, что лежало перед ним на столе: крошечный младенец, усохший, как старичок. Полузакрытые веки скрывали ввалившиеся глаза, они закатились, проглядывали лишь белки. Темя не пульсирует, кожа на макушке провисла. Пульс неровный, учащенный. Губы и рот пересохли. Череп, обтянутый коричневой кожей как у мумии.

Живот у младенца был неестественно вздут, а тоненькие, как тростник, ручки и ножки не переставая били по воздуху. Он походил на беспомощного жука, повернутого мальчишками-озорниками на спинку и выбивавшегося из сил в попытках ухватиться за спасительную соломинку.

Какой-нибудь час, ну, два, а может быть, и всего-то несколько минут, и жизнь угаснет в нем.

Деон вдруг осознал, как срочно требуется его помощь — ему словно плеснули в лицо ледяной водой. Часы Бэби Маньясы были сочтены.

— Сестра, капельницу. Давайте введем ему немного жидкости.

Гастроэнтерит. В просторечии здесь это называется абрикосовая болезнь. Деон никогда не мог понять связи. В большинстве случаев причина оставалась невыясненной. Если ребенок нормально упитан, заболевание, как правило, проходит через несколько часов. У детей же из бедных семей, вечно голодных, картина болезни другая. Рвота и понос длятся долго, организм ребенка обезвоживается, теряет соли, наступает прогрессирующее оцепенение и снижается циркуляция крови. Гастроэнтерит занимал одно из первых мест по смертности среди детей цветных и черных.

— Пусть женщина подержит ему голову.

Около десяти процентов обезвоживания. Значит, нужно ввести по сто миллилитров на каждый килограмм веса 50-процентного физиологического раствора и 0,5 % глюкозы. Вес? Три килограмма. Значит, для возмещения потерянной жидкости надо ввести триста миллилитров.

Сестра провела машинкой для стрижки по головке ребенка, оставляя чистую дорожку среди удивительных, каких-то медно-пепельных завитков. Нащупала вену и оттянула кожу в этом месте, чтобы подвести вену к поверхности. Деон, успев насухо вытереть руки, обработал место антисептиком, а юная африканка смотрела на них пустым, отсутствующим взглядом. Он выбрал маленькую иглу. Ставить капельницу в головную вену всегда невероятно трудно. Кто-то из педиатров, рассказывают, так навострился на этом деле, что мог поставить иглу в биллиардный шар. Твердая рука — вот и весь секрет. А Деон вечно боялся, как бы рука не дрогнула, отсюда и эта проклятая неуверенность.