Кристиан Барнард - Нежелательные элементы

— Да, я описал реальные события, которые в свое время пережил сам, но такое уже не может произойти теперь, по крайней мере в моей клинике. С другой стороны, такое вообще случается редко, так как мы живем по законам апартеида, то есть «раздельного развития». Чернокожие врачи работают и ведут исследования в больницах «для черных», белые врачи — в больницах «для белых». Представьте себе, даже когда чернокожий врач приглашается на работу в мою клинику, он имеет право лечить только цветных в специальном отделении для «небелых»! И это еще не все: ему платят за ту же работу, меньше, чем нам!

— Как же вы объясняете эту терпимость врачей к столь нетерпимым вещам?

— Я думаю, что в этом смысле врачи нисколько не отличаются от других белых южноафриканцев. Апартеид их раздражает, но они заглушают в себе протест, о расизме стараются не думать, не говорить…

— А сами вы думали когда-нибудь так же?

— Сознаюсь, думал. В романе ван дер Риет, еще студент, не может подавить гнев при виде африканца, свободно общающегося с белой девушкой. Такое бывало и со мной. Понимаете, неимоверно трудно для молодого человека, выросшего и воспитанного в определенной среде, вдруг осознать, что те изменения в обществе, к которым он стремится, необходимо прежде всего начать с коренных изменений в самом себе. Я сравнительно легко преодолел такой этап, но мне очень помог пример отца. И все равно это было не просто. Возьмите, например, США, там сегодня можно встретить множество людей с чрезвычайно благими намерениями, но в разговоре они нет-нет да я вставят «грязный иудей» или «грязный нигер». Это уже стало рефлексом, от которого трудно избавиться…

— Доктор ван дер Риет, не приемля апартеид, все же постоянно колеблется и сомневается в своем протесте. Не испытываете ли и вы сожалений?

— Я ни о чем не сожалею, иначе не был бы ученым. И я ничего не боюсь. Но я считаю, что проблема апартеида — это проблема сознания. Перелом долог и труден, однако он уже совершается…

Конечно, иные случаи, о которых рассказывается в этом романе, связаны с жизненной практикой авторов. Однако герои повествования и ситуации, как они складываются в различных эпизодах, вымышлены и не относятся к кому-либо из реально существующих лиц или имевших место событий.

Лифтом он никогда не пользовался. По старой привычке, приобретенной еще в студенческие годы, он поднимался по лестнице. Лифты в клинике еле ползали, и для него всегда было сущим мучением ждать, пока придет лифт, чтобы потом в переполненной кабине подниматься или спускаться. Войдя в широкие, окованные медью двери, он чувствовал, как привратник за стеклянной перегородкой пялит на него глаза, пока он широким шагом идет через вестибюль к лестнице и затем исчезает, мелькнув на площадке второго этажа.

Сегодня, однако, привратник увидел, как высокий, стройный блондин с худощавым лицом прошел через вестибюль, мимо лифтов, где стояли в ожидании несколько человек, и, свернув в коридор первого этажа, быстро зашагал по нему.

В коридоре в нос ему ударил знакомый запах — смесь антисептики, мастики для полов, болезни и человеческого страха. Сиделка, спешившая ему навстречу, узнала блондина и, когда они поравнялись, прижалась к стене, уступая ему дорогу. Он рассеянно улыбнулся и пошел дальше, ноги сами несли его, он знал здесь каждый поворот, каждую дверь и мог бы пройти этим лабиринтом с завязанными глазами в любое время дня и ночи.

Остановившись у тяжелых раздвижных дверей, окрашенных безрадостно, под темный орех, он с силой толкнул створку, и она подалась, прогрохотав на металлических роликах. Другой запах. Тошнотворно сладкий, сладковато-гнилостный. Никакими антисептиками не вытравишь его, этот ни на что не похожий дух тлена.

Однако же зал, где так стойко держался запах смерти, выглядел после мрачных коридоров даже весело: белый кафель, яркое освещение. Африканец с покатыми плечами борца в одиночестве работал у стола, разбирая сваленные как попало на мраморную доску стола человеческие внутренности. Он поднял взгляд на вошедшего и опустил руку с ланцетом.

Белый посмотрел на часы, раздраженно вздернув рукав пиджака.

— Дбр… тро… А доктора Иннеса что, еще нет?

На широком лице африканца не отразилось ничего. Лишь укор прозвучал в тоне, каким он произнес: