Дени Робер - В паутине Матильды

Вспоминаю о телефонном звонке Вика:

– Ну что, писатель, все еще в постели? Уже двенадцать, я надеюсь, ты не забыл о встрече? Мы ждем тебя на репетиции.

– Черт, совсем забыл!

Но Вик не дает мне опомниться:

– Приходи быстрее, мы ждем тебя. Мы обсудили и решили просить тебя о помощи. Ты будешь писать стихи к нашим песням. Сара считает, что это было бы круто. Не отказывайся!

Иду туда. Пешком. Три километра под палящим солнцем. Вот уж, действительно, делать мне больше нечего. «Черные демоны» нашли себя пристанище в погребе дома, где живет бабушка вокалиста Жерара, он называет себя Жед. Два типа с разбойничьими физиономиями играют мускулами. Бил и Бул – два бритоголовых саксофониста упражняются в чревовещании. Бил носит на пальце кольцо с черепом, на запястье тяжелый браслет со свастикой. Вик, которого я знаю как ярого антирасиста, замечает мое удивление:

– А, брось, это просто низкосортная провокация.

Вик – самый старший в этой банде. Всем остальным в пределах двадцати – двадцати пяти. Толстяк Мими, студент факультета изящных искусств, прилепился к новой ударной установке. Мик – здоровый негр при галстуке – занимается звукоустановкой.

– Эй, мэн, звучит как надо?

В глубине погреба три девицы в обтягивающих джинсах и черных майках расположились на сиденьях от старой машины.

– Кто это?

– А, это наши хористки: Даниэль, Франсуаз и Мари-Пьер.

Девицы на минуту забывают о своих сигаретах, чтобы приветливо помахать мне. Воняет. Пол уставлен пустыми пивными бутылками и коробками из-под яиц. Десятки картинок украшают стены и потолок: репродукция Дали, концертные афиши, фотография Тины Тернер. Все это напоминает мне репетиционные залы моей юности. Когда мы слушали концерты Майкла Олфилда и Кейта Джаретта. Мы садились вокруг на старых подушках, меняли кассеты, пока кто-нибудь не предлагал потанцевать.

Все кидались на девок, которые согласились прийти к нам в погреб. Обычно была одна или две. Иногда бывало и по шесть, даже по десять. Так или иначе, обычно все заканчивалось траханьем на полу.

Здесь их было три. И все уродины.

– Вот мой приятель, о котором я вам говорил. Писатель. Я попросил его прийти, чтобы он послушал наши песни. Может, он напишет для нас новые.

– Да, старик.

– Фредо опаздывает, – продолжает Вик. – Это басист Рауля. Он тоже хочет работать с нами.

Рауль Мессершмит – модный певец, живет в соседнем городе. Знаменитость. Разносторонний артист, он пишет книги, поэмы, занимается сюрреалистической живописью. Он называет себя истинным, настоящим артистом. А по-моему, он слишком разбрасывается. Но он – единственный из них, кто пробился, и никто не смеет ему перечить. Вик зовет его просто по имени – Рауль. Мне нравятся его песни, но я ничего не понимаю в его книгах. Он стал меньше нравиться мне после того, как Лена начала встречаться с Давидом, его гитаристом. Но все это субъективно.

– Мы сейчас покажем, что мы умеем, а потом обсудим, – говорит Вик. – Будем играть без басиста. Готовы, демоны?

– Готовы! – хором кричат девицы, одновременно поднимаясь.

Жед-Жерар трогает струны. Девицы вторят ему, повторяя:

– Эн, эн, эн!

Мне хочется расхохотаться. Вступают Вик и саксофон. Беспросветная нищета на паперти. Даже не представлял, что это так плохо. А у Вика довольная физиономия. Он гордо улыбается, ожидая моей похвалы. Жед-Жерар прижимается губами к микрофону. Он старается ломать голос. Пронзительные звуки вырываются из его гортани. Он вкладывает в это всю душу. Вот его слова:

Девицы бьют в бутылки и повторяют:

– Стоп! – кричит Вик, нервничая. – Без басов невозможно играть.

Остальные покорно откладывают инструменты – так дорожные рабочие бросают лопаты в часы палящего солнца. Вик ждет моей реакции.

– Неплохо, – говорю я, – но действительно не хватает басов.

– Это хард-рок.

Жед-Жерар пошел за пивом.

– Хотелось бы, чтобы ты написал песню в духе Бодлера, – предлагает одна из девиц под хохот Була и Била. Они думают, что Бодлер – это австралийский гитарист.

Как мне было хорошо дома с Матильдой! Я думаю о ней. Я ничего не понимаю из того, что мне рассказывают друзья Вика. Их язык, их занятия – все это мне чуждо. И жарко. Я теряюсь среди них. Я уже чувствовал такое однажды в суде и в баре «Тамтам». Я весь дрожу, но другим это не видно. Все уставились на меня, замечают мое смущение, но ничего не говорят. Жед предлагает: