Макс Фрай - Большая телега [litres]

Я решил – ладно, уеду обратно, раз все так неудачно получилось, – но пока собирался, завязались какие-то новые знакомства, появились предложения, от которых я мог, но не захотел отказаться, так что пришлось задержаться еще на какое-то время. А когда я все-таки уехал, тут же стали звать обратно, так и мотаюсь с тех пор туда-сюда, причем русские друзья уверены, что я живу в Москве, немецкие думают, что я просто иногда езжу туда по делам, а я никого не разубеждаю, потому что лень объяснять.

Мне и сейчас лень объяснять. Пусть дальше говорит. Интересно же. А песне на горло, если что, наступить всегда успею.

– Но это, конечно, не главное, – говорит Феликс. – В конце концов, ты мог из Челябинска какого-нибудь приехать или, ну не знаю, из Якутии. Мало ли. И что образ жизни у тебя совершенно нечеловеческий, это тоже ерунда.

Поскольку кофе я уже допил, пришлось давиться сигаретным дымом.

– «Нечеловеческий образ жизни» – это, прости, как?

– Ну, как… – бедняга совсем смутился. – Смотри, ты же крутой художник. Реально крутой. А подрабатываешь дизайном, по мелочам – и все. Никаких выставок, вообще ничего такого, твое имя знают только потенциальные работодатели, но узок их круг, и страшно далеки они от народа. И, насколько мне удалось разузнать, ты никогда не пробовал это изменить. Наоборот, еще и отказывался, когда предлагали. Я хочу сказать, у тебя нет амбиций – вообще никаких. Художники такими не бывают.

– Не поверишь, но моя мама говорила то же самое, слово в слово, только более страстно. Пока я не пригрозил, что больше не буду ей звонить.

Его послушать, так я прямо святой, только что с гор Лао спустился. Выставки… Раньше надо было предлагать, пока я был молодой, глупый и ужасно хотел внимания. Но как-то обошелся, выжил и заодно немного поумнел. Теперь я ради славы пальцем не пошевелю. Я и ради заработка не стал бы особо суетиться, но тут мне пока везет – сами приходят, просят. А если не приходят и не просят, я книжки перевожу, статьи пишу, благо друзей-приятелей, всегда готовых к нещадной эксплуатации меня, скопилось предостаточно; в последние пару лет еще и фотографиями стал зарабатывать, и этот способ извлечения денег из воздуха нравится мне пока больше всего. А когда-то в Берлине я и чужие выставки монтировал, и в дешевых пансионах за стойкой по ночам носом клевал, и почту разносил – ничего, я не гордый, вернее, слишком гордый. В некоторых случаях это одно и то же.

– У тебя и романов никаких нет, – затронув интимную тему, Феликс невольно перешел на шепот. – То есть, многие думают, у тебя с Ольгой роман, а я знаю, что нет. Это же всегда видно, стоит посмотреть, как люди себя ведут, когда вместе.

– Правильно, – говорю, – молодец, сыщик. И что дальше?

– Ну как – что? Так не бывает. В смысле, люди так не живут.

Ладно, – думаю, – как скажешь. Не живут, так не живут. Как же, оказывается, просто прослыть монахом – достаточно не докладывать интимные подробности своей жизни всем желающим послушать. Офигеть. Ладно, пусть думает, что хочет. Без комментариев.

– А может я просто придурок? – спрашиваю. – Должен же кто-то быть придурком без карьеры и личной жизни, чтобы другим людям было приятно ощущать себя молодцами на его фоне.

– Не похож. Впрочем, я плохо разбираюсь в придурках, – улыбается Феликс. – И, конечно, была у меня такая версия. Казалась вполне рабочей – до тех пор, пока я не поговорил со Светкой Бариновой.

– А это кто такая?

– Ну так, одна хорошая девчонка, в «Амфоре» работает. Она тебя знает, а ты ее нет. Ты, кажется, практически со всем человечеством в таких отношениях… Короче, ты к ним однажды зачем-то приходил, а она стояла во дворе, за деревом, типа покурить вышла, и ревела. На нее одновременно куча всякой фигни свалилась: мама в больнице с неприятными перспективами, бойфренд уехал на рыбалку и пропал, третий день эсэмэсок не шлет, а телефон не отвечает, папаша, красавец, несколько лет в завязке был, а тут развязал – в общем, все сразу, и еще начальница обругала за какую-то ерунду. Все, последняя капля, девочка пошла рыдать. Ну вот, стоит она, ревет, а тут ты мимо идешь. Подошел, погладил по голове, сказал: все будет хорошо, вот увидишь, ты сама не поверишь, что так хорошо бывает…

Я, конечно, совершенно этого не помню. То есть, в издательстве «Амфора» я действительно однажды был, они у меня пару картинок на какие-то обложки выпросили, и, оказавшись в Питере, я поперся к ним в офис, заинтересовавшись не столько копеечной суммой, сколько романтическим адресом – набережная Черной Речки, не хрен собачий, когда еще повод будет такое прекрасное место посетить. А вот рыдающую девочку во дворе, хоть убей, не помню. Но теоретически вполне мог под настроение несчастного ребенка по голове погладить. На меня порой находит. Очень они трогательные бывают, юные девицы, когда им в очередной раз кажется, будто жизнь кончена, и мир рухнул. Я-то знаю, как у них все устроено: одна правильная эсэмэска от правильного мальчика, и рухнувший мир тут же восстает из пепла, краше прежнего. И так порой десять раз на дню. Ужасно глупые они, но хорошие, эти самые юные девицы. Все, или почти все.