Аллен Курцвейл - Шкатулка воспоминаний

– Для чего?! – Клод задержал дыхание и собрался с мыслями. Затем громко выдохнул: – Я вам скажу для чего!

Наконец юноша раскрыл карты, обрисовав в общих чертах свою тайную идею. Она была воплощением самого Клода – такая же честолюбивая, философичная, причудливая, ошеломляющая! Глаза аббата горели так, как уже давно не горели. Он раздумывал о мечте своего юного ученика. Наконец, смочив горло глотком токая, он произнес:

– Ты сможешь!

– Нет, – поправил его Клод. – Мы сможем!

Аббат вытер нос рукавом.

– В любом случае я познакомлю тебя с величайшими умами – и руками! – Европы. Они помогут тебе, я уверен. – Оже опустил очки на нос и выхватил откуда-то пыльный свиток с фамилиями. В нем снова проснулся учитель. – Сейчас мы посмотрим и составим список…

Он замолчал на мгновение.

– Я должен исправить одно замечание, которое однажды сделал. Давным-давно я говорил, что мы все выбираем себе метафоры. Я ошибался. Не мы выбираем метафоры. – Аббат вновь помолчал, чтобы придать высказыванию драматический эффект. – Метафоры выбирают нас.

Катрин, судомойка, рассказала Клоду, как поместье пришло в упадок.

– Счетовод, – объясняла она, упершись ногами в камин на кухне, – заставил аббата продать все его вещи. По крайней мере те, что еще можно продать.

Сначала лишения были вполне безболезненными. Аббат избавился от шести витражей и резной церковной мебели, которую еще не успел переделать. Их приобрел торговец, купивший замок, землю и титул в сорока лигах от Турне. Однако другие продажи стали расстраивать аббата. Продан был отличный планетарий, привезенный из Лондона, на котором уже был изображен Уран, недавнее открытие Гершеля (планету называли Georgium Sidus, [98]в честь короля Георга III). Проданы были новый пневматический насос, клавесин и лучшие образцы из коллекции раковин моллюсков. Счетовод даже попытался продать громоотвод на свалку, но никто не позволил ему это сделать. Самые ценные книги из библиотеки, не исписанные вдоль и поперек аббатом, сейчас стояли на полках в книжном магазине Женевы. А краски! Все бутылочки упаковали в обитые железом бочки. Это сделало Анри еще большим увальнем, чем он был. (Аббат по этому поводу сказал: «Бедный Анри. Ему предначертано судьбой быть живым доказательством закона инерции».)

Изменения чувствовались и за спиралевидными воротами поместья. Изменилось добродушное отношение ко дню собраний. Аббат теперь не мог выгодно меняться с населением. Счетовод сам следил за гроссбухами, подсчитывал необходимые расходы и соотносил их с цифрами в таблицах о доходах.

– Единственное, что осталось прежним, так это кухня, – сказала Катрин.

Она имела в виду себя и Марию-Луизу, следившую за единственным горшком на плите.

– Но и здесь кое-что изменилось, – заметила повариха. – Нет гостей. Нечего готовить! Взгляни-ка! – Она выглядела печальной, поднимая крышку с горшка, в котором кипел говяжий бульон. – От этой его подагры одни расстройства!

Позже, пока Пьеро сидел в библиотеке, аббат подтвердил сказанное судомойкой. Усевшись подле огня, с завернутыми в войлок ногами, он стал жаловаться на боль в суставах, хотя и всячески отрицал причастность к этому токая. Затем Оже поведал о своих планах:

– Ты дал мне стимул для борьбы с расточением средств. Если ты возьмешь меня с собой, я бы хотел отправиться в Париж. Там мы позаботимся о продаже Турне и твоего дома, если хочешь. С выручки от продажи владений мы купим мне жилье, а на оставшиеся деньги оплатим твои исследования.

Клод сначала отказывался, но в конечном итоге принял предложение и обнял аббата.

– Вы очень щедры, – сказал он.

– Чушь!

– Вы даже слишком щедры, чтобы согласиться с этим.

– Я бы так не сказал. Я ведь извлеку выгоду из предприятия.

Земля замерзла, и, как предсказывал Клод, похоронить погибших в пожаре не представлялось никакой возможности – оставалось лишь ждать ближайшей оттепели. Юноша решил, что не будет терять времени и воспользуется библиотекой поместья или тем, что от нее осталось, на сто процентов. Хотя многие из лучших книг пропали, все же ему удалось сделать несколько приятных открытий среди царивших в комнате запустения и грязи. Изучая одну из заброшенных пирамид, он обнаружил залитого супом Бэтти, а внизу другой стопки – Берту, с загнутыми уголками страниц. Перечитав книги, Клод заметил, что испытывает некую смесь нетерпения и предвкушения. Однако другие исследования не стали источниками вдохновения для юного мастера. Поэтому он решил, что в дальнейшем ограничится исписанными вдоль и поперек свитками аббата. Тем временем Пьеро увлекся библиотекой, перерывая заброшенные груды книг. Делал он это не из любви к чтению – вряд ли венецианец вообще читал. Оказалось, что в свое время аббат использовал тяжелые фолианты в качестве прессов для засушивания насекомых Долины. Передвигая книги, Пьеро чувствовал себя словно в раю, где обитали в основном засохшие бабочки и мотыльки. Пока он исследовал чешуекрылых, калиф и визирь беседовали о шестеренках и блоках. Хотя поначалу Клод выражался не совсем точно, вскоре ему удалось добиться ясности терминов. С помощью учителя он набросал plan d'études. [99]