Марсель Эме - Уран

Из разговоров, слышанных за стойкой, Леопольд достаточно хорошо представлял себе настроения, царившие в местном отделении компартии по поводу Рошара. Он с полным основанием мог рассчитывать на то, что история с обыском, если потрудиться и довести ее до всех и каждого, переполнит чашу. Прежде всего позорным будет сам факт, что коммуниста Рошара силком провели через весь Блемон, демонстрируя его горожанам как автора заведомо ложного доноса. Но самым серьезным поводом для исключения окажется политический характер доноса. Боец партии не имеет права, не испросив на то ее согласия, раскручивать маховик обвинения против кого бы то ни было в таком преступлении, как коллаборационизм. Тут не может быть ни ошибок, ни извинений. В таком маленьком городке, как Блемон, да еще против столь известного, если не сказать популярного, человека этот выпад будет расценен как злоупотребление авторитетом партии. Леопольд был уверен, что дело в шляпе. Им руководило не столько чувство мести, сколько забота о собственной безопасности: исключенный из партии, низведенный до уровня простого смертного, Рошар станет всего-навсего безобидным горлопаном, если не того меньше.

По пути в жандармерию кабатчик останавливался раз десять, чтобы показать доносчика знакомым и рассказать свою историю. Дважды ему удалось даже собрать небольшую толпу.

В жандармерии, куда он добрался в двенадцатом часу, его встретил тот самый бригадир, который делал у него обыск. Увидев повисшего у него на руке Рошара, жандарм быстренько смекнул, в чем дело, и повел себя сдержанно, почти безразлично.

— Вот он, человек, который на меня донес. Видите, мы с ним успели подружиться. Он не хочет со мною расставаться и привел меня сюда, чтобы заявить, что все его россказни о Максиме Делько, который якобы бродил перед моими окнами, а потом сидел у меня в кухне, высосаны из пальца.

— Позвольте, — сказал Рошар, слегка воспрявший духом, — это вовсе не так.

— Он сам во всем признался! — прервал его Леопольд.

— Все это ваши личные дела, — сказал бригадир, — и жандармерии они не касаются. Господин Рошар мог ошибиться. Это никогда не считалось преступлением.

Леопольд, скользнув рукой по спине Рошара, залез ему в задний карман брюк, вытащил оттуда револьвер и швырнул его на стол.

— А это преступление или нет? Мерзавец собирался пустить его в ход против меня.

Бригадир, который и помыслить не мог о том, чтобы отобрать револьвер у коммуниста, поглаживал оружие тыльной стороной ладони, взглядом как бы приглашая владельца забрать его назад.

— Послушайте, — сказал он, — ваша история мне не совсем ясна, и я не намерен разбираться в ваших личных дрязгах.

Он явно пребывал в замешательстве. Леопольд, чуть отстранив от себя Рошара, шепнул бригадиру на ухо:

— Его исключили из партии.

Бригадир прошелся по кабинету, прокашлялся и, вернувшись к посетителям, изрек:

— Как я уже говорил, в ваши дела я вмешиваться не намерен. Но вот у вас я хотел бы спросить: какого черта вы таскаете с собой револьвер? У вас есть разрешение? Разумеется, нет. Какая ерунда — разрешение, не так ли? На жандармерию мы плюем!

Положив револьвер в ящик стола, он продолжал:

— Знаете, Рошар, вы начинаете нам надоедать. Последнее время о вас что-то слишком часто приходится слышать. Пора положить этому конец. И потом, что это вы вздумали морочить жандармерии голову своими дурацкими выдумками? Вам известно, что это дело нешуточное? Вам известно, что тем самым вы допустили оскорбление властей и это может вам очень дорого обойтись?

На протяжении всего пути от станции до жандармерии Рошар сносил принуждение Леопольда с затаенной яростью и с непрестанной думой о мести. Он знал, что надо только немного потерпеть и все образуется. Но поведение бригадира его ошеломило. Что-то в его мире рушилось, и он почувствовал, что над ним нависла неведомая угроза.

— Я не думал, что это так серьезно, — униженно пролепетал он.

— Ах, вы не думали? Знаете, так и чешутся руки вправить вам мозги.

— Я уверен, что в глубине души он сожалеет, — вступился за Рошара Леопольд. — Он понимает, что сделал явную глупость, и уже достаточно наказан.

— Ладно, Рошар, в последний раз я вас прощаю, но браться за старое не советую.

Леопольд отпустил своего пленника лишь после того, как они вышли за порог жандармерии, — ему было важно, чтобы их увидели выходящими оттуда вместе. Время подходило к полудню, и улицы начали заполняться народом, оживленным, как и всегда по субботам, в предвкушении отдыха. Обретя свободу, Рошар почему-то не спешил ею воспользоваться и покорно льнул к Леопольду.