Мария Кондратова - Сигнальные пути

– Русик, я не могу ехать. Я боюсь…

– Ты боишься, – фыркает он, – не неси ерунды.

– Я беременна, Русик, – говорю я виноватым голосом. – Лида говорит, ехать опасно.

На том конце провода повисает пауза. На мгновение. Только на мгновение.

– Поздравляю. А что отец ребенка думает по этому поводу?

– Он не знает. Это мой ребенок, – говорю я, мне не хочется вдаваться в объяснения. Если Руслан захочет, он поймет.

– Понятно. – отвечает Руслан. Снова пауза.

– Собирай вещи, – говорит он. – Через три дня я буду у вас. Заберу и тебя, и маму.

– Но Лидочка …

– Я позвоню Лиде! – перебивает он меня. – Я врач. Я тебя вывезу. Собирайся. Много вещей не бери.

И надо бы радоваться, наверное… Но я не испытываю ничего, кроме туповатого недоумения. Я слышу, что говорит Руслан, но меня не покидает чувство, что, может быть, он говорит это не мне, что, может быть, он вообще чего-то не понимает. Или это я чего-то не понимаю.

– Послушай, – шепчу я виновато, – может быть, ты чего-то не понимаешь… Но я не уверена, что мы с тобой одинаково смотрим на то, что происходит. И я не за Майдан, если ты вдруг думаешь…

– Я врач, Аля, – перебивает он меня снова, – и если бы я спасал только единомышленников, мне бы давно стоило поменять профессию.

– Понятно… – отвечаю теперь уже я, и мы снова молчим. Несмотря на все заверения Руслана, меня не покидает ощущение недосказанности. Ребенок пинается в животе, стоять тяжело, я присаживаюсь на стул и задаю самый идиотский и самый неизбежный из всех возможных в такой ситуации вопросов:

– Может быть, ты меня еще любишь? – спрашиваю я и жду ответа с тоской. Сейчас он скажет: «ну конечно, люблю», и мне нечего будет ответить, и между нами повиснет ледяная пелена тишины. Но он только смеется в ответ:

– Господи, Аля, какая ты дура… Я люблю свою жену. Если это важно.

– И твоя жена не против…

– Моя жена знает, что мое призвание – спасать людей, – останавливает меня он. – Мы познакомились в госпитале при Михайловской церкви, куда приносили раненых с Майдана.

– Ну тогда почему?! – кричу я на него, на себя, на весь этот свихнувшийся, вывернутый наизнанку мир. – Какого черта ты забыл в нашем городе? У нас уже не стреляют. Почти. Ты не любишь меня. Я не люблю тебя. Зачем тебе приезжать?!

И он отвечает очень коротко, но так, что мне становится ясно, что он долго обдумывал этот ответ:

– Потому, что ты – это ты, потому что я – это я.

– Чертов Монтень… – всхлипываю я.

– Чертов Монтень… – соглашается Руслан.

– А помнишь три способа полового размножения бактерий из Грина – Стаута – Тейлора? – спрашиваю я, как будто больше не о чем спросить через года и расстояния.

– Конъюгация, трансформация, трансдукция, – отвечает он, не задумываясь… И мне становится легко-легко, как на той далекой Донецкой олимпиаде, когда я сомневалась в правильном ответе, а ты шепнул мне его через проход.

– Собирайся, – повторяет Руслан. – Много вещей не бери. Подготовь маму. Я приеду через три дня.

Я снова выхожу во двор, солнце слепит мне глаза сквозь слезы, но теперь я рада и этой слепоте, и ветерку, нырнувшему мне под сарафан и холодящему живот. Я вспоминаю мальчика, протянувшего мне себя, словно розу Парацельса, воскресающую из пепла. Худую костлявую ладонь, полную черешни. Книги, прочитанные вместе на скрипучем диване. Книги, падавшие на пол, когда мы целовались, вместо того чтобы учиться, учиться, учиться… Схему фотосинтеза, которую ты зачитывал мне гекзаметром, и сумрачные мандельштамовские строчки, которыми мы бросались, как дротиками, когда не хватало собственных слов.

Как вернувшись из Харькова в Край раз и навсегда, как мне казалось, определившись с линией судьбы, я шла встречать тебя к воротам больницы – в белом сарафане, с волосами, собранными в прическу, словно на выпускном – полбаллончика лака ушло… В больничном саду ветки шелковиц ломились от темных, тяжелых ягод, и как пять лет назад, ты срывал их и бережно клал в мои приоткрытые губы, стараясь не капнуть соком на сарафан. Солнце било сквозь листву. Так и запомнился тот день в жарком слепящем свете и кипении бьющих по глазам красок, зеленой, фиолетовой, голубой, из которых выныривало твое лицо.

– Когда мы поженимся? – спросил ты.

А я засмеялась в ответ счастливым уплывающим смехом:

– Мы уже женаты, глупый, ты разве не понял? Женатее не бывает…

Ночью под понимающим взглядом администратора мы заселились в городскую гостинницу, точно заправские прелюбодеи. В голой комнате я присела перед зеркалом вытащить шпильки из намертво залакированных волос, ты подошел и стал у меня за спиной. У одной шпильки кончик был отломан, оцарапал шею. Капля крови, круглая, как бусинка, налилась в ключичной ямке. Ты протянул руку ее смахнуть, поднял ко рту и слизнул красную капельку с пальца, как если бы моя кровь была твоей собственной. Я посмотрела на тебя сквозь зеркало, без улыбки: «Ну вот и все. Мы с тобою одной крови. Ты и я».