Мария Кондратова - Сигнальные пути

Автобус выехал за пределы третьего кольца, церкви закончились пошли витрины, затейливо украшенные к Новому году. Вспомнилось, как в Донецке в девяносто четвертом мы с Русланом гуляли после билогической олимпиады. У меня был фиолетовый пуховик, теплый и бесформенный, но ноги мерзли в тонких дешевых ботинках, и мы заходили погреться в большие магазины, чьи зеркальные витрины были словно порталы в другой мир. В одном из них продавали что-то розовое, шелковое, с пушистыми перьями, у меня дыхание перехватило от такой красоты и от отчаяния, что никогда мне не надеть ничего похожего, а Руслан тянул меня прочь за рукав:

– Да зачем тебе это. Такое только проститутки носят.

И я вдруг разревелась, словно его слова были последней каплей, переполнившей чашу моего горя.

– Я некрасивая! Ты же видишь! Я некрасивая! – закричала я ему так, что продавщица оглянулась. А он сказал:

– Ты дура. – Нагнулся и поцеловал мои мокрые глаза.

Несколько лет спустя появился Дмитрий и вобрал в себя все, что было до него, но сейчас, лелея это светлое полудетское воспоминание, я чувствовала, что начинаю наконец понемногу освобождаться от его многолетней власти над моей жизнью и памятью.

Столы были заставлены салатами, а танцполы – танцорами, бокалы звякали на подносах в такт залихватской музыке. Гуляли богато, «как в последний раз». Я уже знала, что меня не уволят, но вместо облегчения испытала почему-то только тихое, похожее на судорогу, отчаяние от мысли, что теперь так будет всегда. Рабочий день с девяти до шести, полтора часа на дорогу, премии каждые шесть месяцев, корпоратив раз в году… Грех жаловаться, напомнила я себе, грех жаловаться. Два года назад эта работа была спасением: хорошая зарплата, ни одного знакомого лица, никаких разговоров о русском Боге и судьбах России. Два года назад ты другими глазами смотрела и на людей, и на закуски. Тогда «нормально» – это было счастье, сегодня – звучало как приговор к пожизненному. И я могла снова и снова пенять себе на неблагодарность, но уже не получалось заставить себя радоваться этой жизни, с ее терпимыми сложностями и терпимыми радостями, без страсти, без смысла, без цели. Я была отравлена многолетней жаждой предназначения, и не было мне спасения в доброй пьяной корпоративной сказке о чудесном выполнении плана продаж.

Материальность этого чувства, несозвучного всеобщему веселью, создала вокруг меня что-то вроде ауры невидимости. За целый вечер никто не попытался подтащить меня к столу или «дружески» облапать. Отбыв положенные по протоколу полтора часа, я тихонько свалила. Мое исчезновение прошло незамеченным.

Я вышла из жаркого, хохочущего над шутками ведущих зала. На телевизоре у охранников показывали сюжет из Киева. Люди в черных шлемах наступали на людей в оранжевых касках на фоне рекламного плаката «Легенды Нарнии». Над площадью нависал металлический остов новогодней елки, завешенный плакатами и флагами, похожий на мертвый скелет отмененного праздника. Через открытую дверь с улицы потянуло холодом и гарью фейерверков, и на мгновение мне показалось, что я где-то там, в этой злой и бессмысленной толпе, месящей черный киевский снег.

Бледно-оранжевые кубики вареной моркови рассыпались под лезвием ножа по деревянной доске, остро и свежо пахло селедкою и луком. Так слоями собиралась в глубокой миске обязательная, как полуночное президентское обращение, «шуба». По традиции салатов в канун Нового года делалость столько, что доедать их потом приходилось всю неделю до Рождества. У наступающего праздника был вкус перемазанных в майонезе пальцев, которыми я приминала мягкие слои вареной картошки. Мы с мамой с утра крошили вареные овощи и яйца, и общая вкусная работа соединила нас в тихой несуетной радости. Разливали и выносили на веранду холодец, сваренный на свиных голяшках, варили сгущенку, ставили в холодильник торт «Муравейник». Новогоднее настроение ткалось из мелочей терпеливо исполняемого ежегодного ритуала. Воткнуть сосновые ветки в железный остов и прикрыть крестовину пожелтевшим от времени ватным снегом. Развесить по окнам «дождик» и гирлянды, достать из картонной коробки елочные игрушки, разбить парочку и долго выметать блестящие осколки из-под ковра. Новым было лишь то, что в этом году я каждые полчаса бегала к компьютеру, глянуть новости и убедиться, что в Киеве сегодня спокойно. Виталик снова уехал на Майдан. Затянувшаяся летняя связь ожидаемо обернулась зимним беспокойством, но это было даже приятно – снова беспокоиться о ком-то. Звонил телефон, и мальчик мой кричал мне из него веселым замерзающим голосом: «У нас все хорошо! Как ты?» – «У нас все хорошо!» – кричала я в ответ, и в этих коротких диалогах было мало смысла и много счастья, невесомого и хрупкого, как елочное стекло. Ничего серьезного из этого не следовало и не могло последовать. На женщинах на десять лет старше не женятся, во всяком случае в наших краях. Но серьезного в моей жизни было и без того уже перебор, а с Виталиком было весело и легко.