Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы

То утро сначала ничем не отличалось от других. Разве что потом сквозь уже ставшие привычными серые тучи вдруг проглянуло солнце.

Оставив на кухонном столе недопитый чай, он прошел в кабинет, где в сделанном на заказ шкафу, на видном и почетном месте, стояли, занимая целую полку, книги, которые он написал. И хотя они выглядели все так же красиво и стильно, обложки сохранили свои яркие цвета, «собрание сочинений», как он в шутку называл их раньше, уже не казалось ему чем-то значительным и даже достойным внимания. Алеша спрашивал себя, кому будут нужны его книги через год, два года, через пять, через десять лет? Да никому. Они и сейчас-то мало кому нужны… Переиздавать их никто не будет. Перечитывать, скорее всего, тоже. Так, просмотрели один раз и забыли. В лучшем случае засунули в шкаф подальше. В худшем – оставили где-нибудь в подъезде, на скамейке в сквере или на сиденье в общественном транспорте. Сейчас модно так делать. На Западе даже придумали специальный термин – буккроссинг, который отечественные остряки тут же переименовали в буквыбросинг.

«И это итог моей жизни? – думал он. – Это и есть мой след? Неужели кто-то вспомнит обо мне, о моих книгах, потом?» Он окидывал печальным взглядом соседние полки – Диккенс, Трифонов, Толстой, Чехов, Мопассан, Гоголь, Лесков, Лондон… «Вот о них будут помнить всегда, – мрачнел он. – А я – песчинка, нет, пылинка на их фоне». От этих мыслей, как спичка о спичку, загорались другие, такие же неутешительные; они разрушали его мир, создавали угнетающее ощущение, что он потратил громадную часть своей жизни впустую и что книги его пустые, и слава дутая, а значит, и следа никакого от него не останется.

– Всю жизнь насмарку! – орал он в полный голос в пустом доме. – Зачем мне все это, эти книги, эта слава, заберите от меня этот груз, верните мне мое !

Но что такое было это мое , он и сам не знал.

Паук в мертвом камине уже привык к подобным сценам и, не обращая внимания на человека, нетвердо стоящего на ногах, продолжал плести паутину.

– И ведь писал-то всегда как из-под палки! Словно кто-то стоял надо мной и заставлял, заставлял, заставлял…

Раздался бой часов, пожалевших человека и вступивших с ним в короткий диалог.

– Ладно, пишут многие. Вот Борис… Но у него потребность, он делает это для себя и складывает свои рукописи стопками в стол. Значит, ему так надо. Он не может без этого. А мне, мне-то зачем? – Алеша вдруг отчетливо вспомнил Нику, радость в ее глазах, когда он сообщил, что по его книге известный режиссер хочет снимать кино.

– Не отсюда ли все началось? – застонал он. – Возомнил себя великим писателем. Вознесся…

Он постоянно истязал себя подобными воспоминаниями и находил в этом необъяснимое удовольствие.

Алексей вновь посмотрел на ряды книжных полок. Усмехнулся. Ему вдруг показалось, что все его сочинения живые. Книги с его именем на обложке стояли тихо-тихо, словно боялись заплакать от обиды. Они, возможно, и не согласились бы со своим автором – среди них были очень приличные повести и романы, недурны были и небольшие рассказы. И уж в каждой из книг можно было найти такие замечательные куски, такие яркие и живые образы, что даже классики, чьими именами пестрели соседние полки, позавидовали бы этим прекрасным художественным находкам. Но Алексею почему-то не было от этого легче, и он продолжал травить себя сомнениями.

Вялая муха, невесть откуда взявшаяся в доме, вылетела из какого-то угла и забилась о стекло. С негодованием оттолкнулась от оконной рамы и, перевернувшись в толчке на спину, упала на лист бумаги, белевший посередине стола. «Одиночество» – было выведено на листе. Две жирные линии под словом – вот и все. Муха взлетела и вернулась к окну, снова и снова пытаясь пробиться сквозь стеклянную преграду.

«Вот так и я, – подумал Алексей. – Не вырвусь никак из замкнутого круга». Он до отказа повернул шпингалет, распахнул во всю ширь окно. В комнату ворвалась волна прохладного воздуха. Муха то ли от усталости, то ли от страха никак не могла осознать, что путь свободен. Алеша попытался ей помочь, взял со стола газету и подтолкнул в нужную сторону, но попытка оказалась неудачной: от неловкого движения крылышко насекомого завернулось под каким-то неправильным углом и сломалось. Алексею стало ясно, что муха больше не сможет взлететь.

– Черт! – Он рассердился на себя и на муху.

А та сидела, притихшая, растерянная, не понимая, как же теперь, без крыла, ей жить дальше. «Хлоп!» – и удар газетой разом решил все сомнения мухи. И человека. Который спрятал лицо в ладонях и готов был разрыдаться от жалости – то ли к ней, то ли к себе. Несчастное насекомое, одиночество, неуют холодного дома, слишком большого для единственного человека, неумолимо приближающаяся осень, а следом за ней – холодная зима, угнетающе затяжной период творческого застоя – все это переплелось в большой клубок и представляло одно большое несчастье, которое жило в Алексее уже давно.