Олег Рой - Ловушка для вершителя судьбы

Конечно, с таким подопечным было интересно. Но мне хотелось большего, мне хотелось самому творить! Однако напрасно я подсказывал ему сюжеты для картин, напрасно парил над ним, легонько дотрагиваясь до его плеча, и насылал в его воображение дивные райские картины, невиданные небесные цветы, солнечный свет над облаками или светлые лики чистых душой людей. Иногда Карл даже откладывал кисть, убирал незаконченную работу, ставил на мольберт новый чистый холст и на некоторое время замирал перед ним в задумчивости. В такие минуты я всегда трепетал от волнения, ожидая, что вот-вот, вот сейчас мои образы воплотятся в произведение искусства. Но художнику каждый раз что-то мешало.

– Нет. Не могу. Возможно, потом. Не знаю как, – бормотал он про себя и снова возвращался к недописанному полотну.

Я огорчался. Но что мне доставляло по-настоящему много забот, так это его гневливый и обидчивый нрав. Я надеялся, что с возрастом эта черта исчезнет, – ничуть не бывало, все только усилилось. В юности Карл все так же вспыхивал как порох от каждого неодобрительного взгляда, от каждого неосторожного жеста в его сторону. Во всем ему чудились унижение и насмешка, ну а если вдруг, упаси Господь, кто-то его картины затронет… Тут начиналось такое, что мне до сих пор вспомнить страшно. Неудивительно, что люди его сторонились. К двадцати трем годам у него не было ни возлюбленной, хотя он и был очень хорош собой, ни друзей. Только бесчисленные враги. Не было и ничего другого – ни денег, ни успеха, ни славы…

«Хватит! – сказал я сам себе. – Пора вмешаться!» И в один прекрасный день на жизненной дороге Карла появился тот, кто ему был нужен. Богатый человек, большой знаток и любитель искусства. Но главное – этот коллекционер и меценат обладал огромным терпением. Истинно ангельским.

Случайно он увидел чей-то портрет кисти моего подопечного – и обомлел, кинулся узнавать, что это за художник, да что еще есть писанного его рукой. Нашел-таки несколько творений, одно другого лучше, и буквально заболел картинами моего живописца. Не жалея денег, меценат скупил все работы Карла, какие только смог найти, а вскоре разыскал и самого автора. Явился к нему в мансарду и обрушил на Карла прочувствованный монолог о том, какой он удивительный мастер, какой талант дан ему свыше, и что нет ему равных, и что нельзя таким даром разбрасываться направо и налево, работая ради случайного куска хлеба. Мой художник слушал его, слушал, обняв худые плечи длинными руками, а потом засмеялся и сказал:

– Я пишу не ради куска хлеба, хотя эта мазня меня и вправду кормит. Но я могу и не есть подолгу. Это не главное для меня.

– А что же главное? – поинтересовался собеседник.

Мой гений ответил не сразу, он весь, казалось, ушел в себя в поисках этого главного. Потом поднял глаза и удивленно произнес:

– А черт его знает…

Коллекционеру пришлось потратить немало слов и сил, чтобы уговорить моего подопечного переехать в свой особняк. Что повлияло на решение Художника – сны ли, навеянные мной, настойчивость ли нового поклонника его таланта или сырые стены его жилища, неизвестно. Быть может, таков был неизбежный поворот его судьбы… Но так или иначе он принял предложение мецената и переехал в его замечательный дом, почти дворец, на берегу красивого озера. Я ликовал. Уж теперь-то все пойдет как надо! Наконец исполнится мое желание искупать талант в славе, оторвать творца от грязных холодных трущоб, показать ему новые, яркие краски жизни, раздвинуть горизонты его творчества. Ах, какие он нарисует картины, какие сюжеты подарит ему новая жизнь! Нельзя же все время рисовать пьяные рожи кабацких завсегдатаев, хохочущих шлюх с грустными глазами да маленьких оборвышей в серых лохмотьях. Конечно, все это выходило у него замечательно, талантливо, люди на набросках и портретах были как живые. Но признание обычно ждет других – тех, у кого яркие краски, красочные пейзажи, а на портретах – важные господа и дамы в туалетах по последней моде. Так уж устроена жизнь на Земле.

По моим расчетам, пребывание в доме богатого коллекционера должно было не только дать Карлу хороший заработок и привести его к славе, но и немного смягчить его буйный нрав. В то время еще не было принято придираться к творениям известных и общепризнанных гениев и критиковать их. Общее признание и восхищение явно должны были пойти ему на пользу.

И я оказался прав. Жизнь художника сильно переменилась. Здесь, в особняке, ничто не давало пищу ни его гордыне, ни его гневу. Коллекционер неизменно был дружелюбен и весел, его домашние выказывали Карлу лишь восторг и уважение, а дочь мецената, юная Катерина, и вовсе воспылала к нему искренней любовью. Девушка была очаровательна, обладала и чудесной внешностью, и добрым сердцем, и веселым нравом, а в придачу ко всем этим достоинствам была еще и дивной певуньей. Ее нежное сопрано, доносящееся по вечерам из летней веранды, будило в художнике мечты, которые раньше были ему абсолютно чужды, – о любви, о семье, о детях. Эта новизна в жизни удивляла Карла. Он стал сдержаннее, спокойнее, чаще улыбался и пристрастился к долгим одиноким прогулкам по берегу озера, во время которых с изумлением прислушивался к собственному состоянию души и недоумевал, что же это такое с ним происходит.