Джеймс Олдридж: Герои пустынных горизонтов

Даже во сне он не давал себе отдыха; чувствовалось, что тело его напряжено и нервы натянуты. Если бы он мог посмотреть со стороны на себя спящего (а у него часто являлось такое желание), он сказал бы: вот ловкая подделка под шейха кочевого племени — внешне безупречная, но слишком уж безупречная, чтобы не быть личиной, и довольно неудобной и утомительной личиной для самолюбивого, волевого тридцатилетнего человека, у которого главное в жизни — умение держать себя в узде. Это шло вразрез с душевной непосредственностью вождя кочевников, роль которого он старался играть. И потому таким сложным и противоречивым было выражение его лица, отражавшее и самоуверенность, и болезненную впечатлительность, и недюжинный ум, и постоянно подавляемую беспокойную чувственность. Последнюю выдавали слегка приподнятые уголки полных губ, хоть их и пытались скрыть целомудренно строгие складки, идущие от крыльев носа.

В этого человека достаточно было вглядеться, чтобы его понять, но среди людей, которые его окружали, никто не интересовался подобными сложностями. Для арабов, вместе с которыми он боролся за свободу племен пустыни, он был тот, за кого себя выдавал: Гордон, вождь пустыни, вдохновляемый какой-то неизвестной и неясной целью; не араб и не последователь ислама, а совершенно явно англичанин и даже язычник — единственное, что казалось в нем загадочным жителям этой непривычной к загадкам страны.

Играет или не играет он роль, до этого здесь и вовсе никому не было дела. Но как бы там ни было, а поспать ему на этот раз не удалось. В полузанесенный песком узкий раствор ворот протиснулся мальчуган араб. Сзади его подталкивал другой, он шутливо отбивался, и дело кончилось тем, что оба свалились на Гордона. Тот вскочил и закричал на них по-арабски, свободно пользуясь самыми неожиданными оборотами.

— Бог наделил меня терпением, — сказал он, — но вы хоть кого заставите выйти из себя.

Он еще свирепо прикрикнул на них напоследок для устрашения и пинками вытолкал обоих обратно за ворота. Слышно было, как они там хохочут, продолжая возню; его суровость не обманула их, они его любили. Гордон оглянулся и увидел двух бедуинов, вылезших из ниши в стене, где они тоже прятались от солнца и ветра.

— Ах, вы! — воскликнул он. — Вояки! Разбойники! Такой надежной охраны во всей Аравии не найти! Не могли отогнать двух блох, чтобы они не кусали во сне несчастного пса!

Но его упреки не устыдили их. Эти люди были слишком отважны и дерзки — из тех, что не боятся смерти и презирают опасность. Впрочем, Гордону они служили довольно преданно.

— Гордон, — сказал Бекр, рослый араб с горящими глазами, в ярком бурнусе, за пояс которого были заткнуты два серебряных кинжала. — Если ты хочешь смерти этих двух блох, скажи лишь слово. Одно слово.

— Кровожадный Бекр! — протянул Гордон с оттенком оскорбительной насмешки в голосе. — Не надейся сводить свои счеты по кровной вражде, прикрываясь моим именем. Убивай кого хочешь, но меня к этому не припутывай. — Он снова уселся на одеяло и потянул к себе седло. — А теперь дайте мне спать!

Бекр, нимало не смущенный, вернулся в свою нишу; его товарищ продолжал стоять перед Гордоном, опираясь на длинное ружье с серебряной насечкой. В противоположность Бекру, этого человека отличала природная сдержанность, под которой скрывалось все разнообразие его душевных движений. Если в Бекре каждая черточка говорила о его свирепом нраве, то невзрачный облик Али таил в себе молчаливую угрозу. Из них двоих более опасным был он.

— Гордон, — сказал Али, обращаясь к закутанной неподвижной фигуре. — Чтобы встретиться с Хамидом, нам нужно сейчас трогаться в путь. Если ты хочешь спать, спи, но тогда пусть эти блохи, как ты их назвал, скачут вперед и предупредят Хамида, что мы опоздаем.

Гордон не пошевелился. — Пусть едут, — равнодушно согласился он. — Через час я встану и все равно буду на месте раньше них. — Это было неосторожно с его стороны, потому что теперь, похвалившись, он должен был доказать свои слова делом, а между тем за последние сутки ему пришлось спать не больше двух часов.

— Если Минка и Нури поедут вперед, не нужно тебе вставать через час, — сказал Али. — К чему бессмысленное упрямство?

Гордон сел. — А зачем ждать час? — сказал он. — Мы поедем сейчас же и будем на Джаммарском перевале даже раньше Хамида.

Обвинение в бессмысленном упрямстве было воспринято Гордоном как вызов; он заподозрил, что невзрачный Али нарочно бросил ему этот вызов, со злым лукавством испытывая его выдержку; Гордон знал, что стóит ему хоть раз оказаться не на высоте взятой на себя роли, и лукавство перейдет в открытую издевку. Если они и верили ему, то лишь наполовину.

Читать дальше