Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Нет, видно, пощадить его придется, и не только потому, что он мне нужен как посланец, — ведь не исключено, что он уже стал мужем Грэйс. Ладно. Не буду лишать Грэйс такого сокровища; узнав о его злодеянии, она может рассматривать это как мой последний аргумент в споре о христианской морали.

Когда он проснется, я вручу ему эту книжечку и отпущу на волю. Он уже достаточно освоился в пустыне и сумеет выбраться на побережье — туда, где сейчас готовятся к вторжению английские войска. А если по дороге он угодит в руки каких-нибудь арабов, с ним вместе угодит и моя совесть; и, может статься, неграмотный кочевник, один из тех, кому я служил и совестью и всей своей жизнью, развеет эту совесть по пустыне листок за листком. Новая насмешка судьбы — потому что вы тогда так ничего и не узнаете и проклятье будет лежать на мне вечно. А посему храни бог Фримена и заодно мою совесть.

Только бы меня не опередили и не помешали привести в действие могущественный механизм разрушения; ведь Хамид и Зейн вот-вот выступят, а мне еще нужно узнать от генерала, где находится этот механизм и как он работает. Я словно слышу, как ты сквозь слезы смеешься, читая о том, что я намерен взять у генерала Мартина урок по технике разрушения.

Ничего не поделаешь. Все у меня сейчас получается шиворот-навыворот, сам знаю. В этом акте высшей справедливости помощниками мне будут враги. Друзей у меня не осталось. Даже мои мальчуганы отступились от меня: я просил их довезти меня до промыслов на машине (дав понять, что я собираюсь сделать), но они со слезами отказались (верно, это были их последние детские слезы). Мне приятно было видеть их горе; оно доказывало, что сердцем они все еще привязаны ко мне. Но к Хамиду их привязывает верность долгу, а к Зейну — восторженное уважение, и потому они не покинут Хамида и не предадут Зейна.

Остается, значит, один Смит; хоть мы с ним теперь редко-редко когда перемолвимся лишним словом, нас как будто по-прежнему связывает невеселая, но верная дружба. Смит и впавший в апатию Бекр — теперь вся моя опора.

Что же до тебя, Тесс, любимая, — ты далеко, очень далеко; но больше всех земных расстояний разделяет нас то, что каждый из нас зовет истиной. Из-за этого пришлось нам расстаться, а сейчас, хоть я люблю тебя, как никогда и никого не любил, кроме разве Хамида, я готовлюсь нанести сокрушительный удар тому будущему, которое ты избрала для себя и для своего народа.

Быть может, ты и права, утверждая, что не должна была покидать меня, что в конце концов убедила бы меня в своей правоте, если б я пожил среди твоего народа, деля с ним все тяготы его жизни. Быть может, ты и права; вспоминая ужасные трущобы, в которых живут эти люди, я легко могу себе представить, как мой разум, моя истина растворяются в твоих; потому что вернейший путь к истине или к свободе — служение им. Класс? Коммунизм? Ты, должно быть, права — к сожалению. Но то, что стоит за этими словами, — не для меня, и я не могу допустить, чтобы оно возникло и утвердилось там, где еще можно его уничтожить.

Так наша нескладная любовь сама себя изжила. То, что я сейчас собираюсь совершить, сделает нас чужими навсегда.

И я плачу об этом — первыми и последними слезами своих зрелых лет. А может быть, еще есть какая-то надежда, Тесс? Может быть, я все-таки смею еще помышлять о возвращении, несмотря ни на что? O desperare! [31] О безнадежность! (лат.)

Что до вас, мама, то ваш образ как-то расплылся передо мною, как только я вновь обрел Тесс. Так я и не знаю, кто вы для меня, откуда у меня эта потребность убедить вас в чем-то. Или это я сам себя пытаюсь убедить в вашем лице? Вполне возможно! Ведь я всегда ощущаю вас в себе, точно диковинную птицу, тревожно бьющую крыльями в тесной клетке. Ну вот, теперь я вас выпускаю на волю, мама: я, наконец, принял решение, которого вы от меня ждали всю жизнь. Скоро, скоро я выполню свою миссию, послужу утверждению истины. Ответственность за это лежит теперь на вас; и за этот миг моей свободы, моего избавления я с радостью отдаю всю душу.

Видно, лишь разрушая, мы спасаем себя».

Но Смит пришел в ужас и отказался помогать ему.

— Вы должны! Должны! — яростно настаивал Гордон, выталкивая слова воспаленным языком, точно он спешил заглотать побольше убегающего времени. — Мне одному не справиться с этой проклятой механикой. Рубильник находится на электростанции, но электростанция не работает. А там где-то есть аварийная установка, которая дает ток в экстренных случаях. Вы должны пустить эту установку, больше мне от вас ничего не нужно. Только дайте мне ток, рубильник я поверну сам.