Джеймс Олдридж - Герои пустынных горизонтов

Она рассмеялась, и Гордон вдруг почувствовал себя так же, как в детстве, когда его вопросы вызывали у матери смех.

— Так ведь еще не поздно! — с материнской улыбкой сказала она. Но тут же, поняв, что вопрос был задан серьезно, покачала головой и добавила в неподдельном удивлении: — Сама не знаю, Нед. Может быть, это война на вас всех так подействовала.

— Не думаю.

Тут мать вспомнила его слова насчет Тесс, с которых начался разговор, и посмотрела на него откровенно недоумевающим взглядом. Она ждала какого-то объяснения, какого-то намека, который позволил бы ей связать это с последним его вопросом; но он оставался непроницаем.

— Чудак ты, Нед, — сказала она и вдруг рассмеялась добродушно и даже весело. Потом еще раз пристально на него посмотрела и потянулась за своим пальто, готовясь идти в деревню за покупками.

Гордон помог ей одеться. — Так вы напишете Тесс? — До чего тоскливо прозвучали его слова, даже он сам услышал это.

— Непременно напишу! Ты ведь знаешь, как я ее ценю и люблю. Но ты думаешь, она сможет приехать? А ее работа?

— Местные отцы города уже стараются выжить ее с этой работы, — сказал он весело. — Вы во всяком случае напишите. Мне хочется, чтобы она приехала.

— Сегодня же напишу, — пообещала она. — Да, кстати, Нед: ты разве не поедешь к мистеру Фримену повидать своих арабских друзей? Ведь, кажется, он звал тебя на сегодня?

— Да, на сегодня. И я поеду. Разумеется, я поеду.

Они разошлись, и каждый втихомолку улыбался, догадываясь, какие надежды связывает с приездом Тесс другой.

Когда впереди открылась романтическая тенистая аллея, ведущая к дому Фримена, Гордон приглушил мотор. Он затормозил перед белоснежным фасадом дома и, любуясь величавой стройностью его георгианских колонн, подумал: «Все на доходы от бекона! И как только Фримен терпит эту подлинную и совершенную красоту?» Он оставил мотоцикл в сторонке среди кустов, чтобы не портить прекрасного вида, и никем не замеченный поднялся по ступеням крыльца. Старинный колокольчик залился веселым звоном, когда он дернул ручку. Экономка распахнула тяжелую полированную дверь, и Гордон вступил в дом — небольшая складная фигура, картинно закутанная в желтый арабский плащ.

Фримен, вышедший навстречу, в первое мгновение не узнал гостя. Но тотчас же воскликнул с удивленной улыбкой:

— Ба, ба! Да это же араб Гордон!

Да, это был араб, а не английский солдатик. Так Гордон ответил на затею Фримена. Гордон сразу разгадал смысл этой затеи. Он не забыл того многозначительного взгляда, которым Фримен окинул его солдатскую форму. Бесспорно, он тогда уже плел в уме очередную идиотскую интригу. Расчет был на то, чтобы показать Гордона бедному Юнису обыкновенным маленьким англичанином и тем развеять его легендарный ореол. Явись Гордон в своем будничном виде, в обыкновенной одежде, эта цель была бы достигнута. Но Фримен просчитался. Даже типичное для англичанина замкнуто-сосредоточенное выражение лица Гордона уступило место вызывающему высокомерию бродячего сына пустыни.

Теперь Юнис по крайней мере увидит его во всем величии господина. Впрочем, не так уж это важно было — произвести впечатление на старика: Гордон отлично понимал, что Юнис снова стал жалкой пешкой в руках у бахразцев и англичан и живет в вечном страхе перед угрозами одних и недовольством других. Его присутствие здесь доказывало это.

Но появление Гордона на пороге библиотеки искренне и глубоко взволновало старика. Вскрикнув, он вскочил с кожаного дивана, на котором сидел рядом с генералом Мартином, старческие слезы заструились по его щекам. Он шагнул Гордону навстречу и с истинно арабским пылом заключил его в объятия.

— Брат мой! — простонал он. — О мой доблестный брат!

Гордон презрительно потянул носом воздух; но как ни мало был он расположен к сентиментальности, сердце его вдруг больно сжалось при воспоминании о юном Фахде. Жестокие подробности этого убийства, совершенного нечистыми руками Азми, постоянно тревожили его воображение, и он от души оплакивал мальчика.

Генерал Мартин был умилен этим объятием. — Славная встреча! — сказал он по-арабски. — Славная встреча!

Гордон перевел дух, развеселился и стал поддевать генерала, невольно уступая бесу язвительности, всегда одолевавшему его при виде таких почтенных боевых седин. Он тешился собственным недостойным поведением, считая его оправданным. Усевшись на трехногий табурет («Очень любезно было со стороны Фримена припасти для меня это затейливое седалище»), он терзал старого вояку картинами Аравии, целиком объятой, восстанием — от Суэца до Моссула, — тем самым сводя к нулю все гениальные компромиссы, с помощью которых Фримен и генерал старались отдать племена в кабалу Бахразу.