Марина Саввиных - «ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г.

— О, великий вождь, — вновь заползал перед коллегой на коленях Саид, — как ты мудр и умен. Я даже на мгновения поверил в то, что ты не Осама.

— Разумеется, я Осама, — потрепал его по плечу афганец, — а теперь вставай и режь помидоры.

Утерев слезу радости, Саид встал, отряхнул колени, и принялся за работу.

Наутро, когда их смена закончилась, Сержиу пошел домой через парк у Кафедрального Собора. Когда в конце пешеходной дорожки, по которой он шел, показалась женщина, Сержиу ничего не заподозрил. Даже обрадовался: ему доставляло удовольствие разглядывать хорошеньких женщин именно сейчас, летом. Их кожа, — то молочно-белая, то смуглая, была покрыта в это время года мелкими каплями пота; особенное наслаждение доставляла Сержиу мысль, что, вернувшись домой, к мужьям и приятелям, женщины лежат под мужчинами, подрагивают, а на верхней губе у них у всех, как одной, — тоже капельки пота. Мельчайшие капельки… А вместо мужей и подруг на каждой из них лежит он, Сержиу…

— Проклятье! — завопил Сержиу, отвлекаясь от очень приятных мыслей.

Ведь только что женщина, шедшая ему навстречу, бросила Сержиу под ноги три красных цветка. Бедолага встревожился не на шутку: как многие жители Молдавии, он был очень суеверен, и верил в заговоры, заклятья и проклятия. Три цветка, брошенные под ноги незнакомой женщиной, был более чем уверен Сержиу, это не что иное, как черная магия.

— Сука! — заорал он вслед неторопливо уходящей женщине. — Колдунья проклятая! Мразь! Жалко, вас сжигать перестали!

На Кафедральном Соборе зазвенел колокол, и Сержиу снова вздрогнул. Настроение было безнадежно испорчено. Нужно было срочно зайти в церковь помолиться и поставить пару-тройку свечей, которые своей благодатной силой блокируют черную магию. Кому понадобилось насылать на него проклятие, Сержиу не задумывался. Сам человек завистливый, он почитал таковыми всех окружающих, и поэтому был уверен, что врагов у него великое множество.

— Дайте мне три толстых свечи, три средних, и три — совсем тоненькие, — попросил он прихожанку, торговавшую в храме.

С тополя на Сержиу издевательски прикрикнула ворона. Мужчина, глянув на парк, побледнел. Людей, несмотря на то, что было уже восемь утра, — в это время парк был полон горожанами, спешившими на работу, — здесь не было.

— Где же люди? — пробормотал он, стуча зубами и пытаясь зажечь свечу на подувшем вдруг ветру.

— Сегодня же суббота. Выходной день, — равнодушно пояснила ему прихожанка.

Слегка успокоившись, Сержиу прошел в храм. Здесь было, как всегда, хорошо и светло: сотни свечей горели на золоченых подставках у икон. Быстро перекрестившись, Сержиу опустился на колени, и пополз, — совсем как Саид к Осаме, подумал он, и постарался отмахнуться от назойливой мысли, — к иконе Богоматери с тремя руками. Это была самая знаменитая икона Молдавии, привезенная сюда со священной горы Афон. Богородица, нежно державшая у груди младенца двумя руками, и третьей поглаживающая голову маленького Иисуса, была увешана кольцами, цепочками и серьгами. Это были дары прихожан, благодарных за чудеса. Сержиу в чудеса не очень верил, но у него попросту не было выбора: после того, как Советский Союз распался и сила такого верования, как диалектический марксизм, испарилась, необходимо было найти другие силы-покровители. Всего каких-то двадцать лет назад, — Сержиу хорошо помнил это время, — он, инженер фабрики конфет «Букурия», прятал за шкафом четырнадцатый том собраний сочинений Владимира Ленина. По вечерам, придя с фабрики усталый, холостой инженер доставал эту книгу в серой обложке, ставил на стол, и окружал ее несколькими горящими свечами. Когда ему было что-нибудь нужно, Сержиу молился на четырнадцатый том собраний сочинений Ленина, а однажды даже пролил на книгу чуть вина, и сжег кусочек мяса на двадцать седьмой странице, вырвав ее из книги. Тогда, кстати, обряд помог: Сержиу повысили заработную плату со ста пятидесяти до ста шестидесяти пяти рублей!

После того, как Союз распался, и Молдавия стала независимой, Сержиу по инерции еще несколько раз приносил жертвы четырнадцатому тому Ленина, но великая книга молчала. То ли чары ее, с крушением империи, развеялись, то ли дух великого революционера не желал больше помогать людям, разрушившим созданную им страну, но все мольбы и жертвы Сержиу были напрасны. Даже когда инженер, отчаявшись, порезал руку опасной бритвой, и пролил чуть своей крови на страницы, Четырнадцатый Том промолчал, и завод, на котором работал Сержиу, закрыли. Он хорошо помнил это время: тогда работники всех фабрик и заводов Кишинева остались без работы, и выживали, торгуя на блошиных рынках, стихийно образовавшихся по всему городу.