Салман Рушди - Земля под ее ногами

Люди моего рода занятий всегда мыслят подобными категориями, укоряю я себя. Нет такого закона, по которому человек должен соглашаться быть сфотографированным только потому, что он хочет поговорить с фотографом. Оставьте человека в покое.

Клея трещит без умолку всю дорогу от «Орфея» до Родопы-билдинг. Мистер Рай, вы знаете, что у людей длинные языки, и, может быть, вам приходилось слышать, что мы плохо заботимся о Господине. Возможно, до вас доходили злобные комментарии по поводу его физического и душевного здоровья и ужасные измышления по поводу того, как мы распоряжаемся его средствами. Господин Рай, взгляните на всё непредвзято. Если вы пожелаете, я могу показать вам все бухгалтерские книги, предоставить информацию обо всех счетах; вы увидите, что мы можем отчитаться за каждый цент, и все предприятия у нас в полном порядке. Если вы потребуете, я представлю вам его личного врача, который подтвердит, что мы строго соблюдаем все его рекомендации. Если вы пожелаете, мы всё объясним.

Он умирает, вдруг осенило меня. Это его последние дни, и Клея и ее люди страшно перепуганы.

— Не понимаю, зачем вы мне все это рассказываете, — говорю я.

— Видите ли, господин Рай, Сэр — такой одинокий человек. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю он думает только о бедной Мадам. Вы, старый добрый друг Мадам, для него как брат. Ему грустно оттого, что вы так давно у него не были.

Я не оспариваю это замечательное утверждение. Помоги Ормусу. Я твердо намерен это сделать, и теперь не время для мелочных старых обид или злости.

Клея призналась еще не во всем.

— Господин Рай, Сэр в очень тяжелом состоянии. Пытаясь пережить свою утрату, он прибегает к неверным средствам. Я боюсь за него, господин Рай.

«Неверные средства», — повторяю я. Она на пределе, буквально ломает руки. Затем приглушенным голосом начинает перечислять названия наркотиков. Сегодня нас везет Уилл Сингх. С каменным лицом он ведет машину, глядя прямо перед собой.

— Как много он употребляет? — спрашиваю я и, услышав ответ, понимаю, что несчастье не заставит себя долго ждать. — Как все это попадает в его руки?

Клея смотрит на меня с вызовом.

— Я могу достать все, что потребует Господин, — просто отвечает она. — Это моя обязанность, так же, как я делала это для господина Юла и для Мадам.

Я воображаю, как крошечная Клея, в сари, торгуется в наркопритонах с личностями, подобными Гарри Жеребцу и Кондитеру Си, завоевывая их уважение своей невозмутимостью, вниманием к мелочам и требуя товар только высочайшего качества.

— Видите ли, Клея, — замечаю я, стараясь, чтобы мой голос звучал дружелюбно, — многие не согласятся с тем, что, потворствуя этой привычке Ормуса и позволяя ей зайти так далеко, вы действовали как подобает настоящему другу. У многих людей ваши мотивы вызовут сомнения.

Клея Сингх гордо выпрямляет спину; кажется, она шокирована.

— Но, господин Рай, я ему не друг, как вы могли такое подумать. Я его слуга. С тех пор как Мадам и Господин спасли нас, мы их преданные слуги. Я не задаю вопросов и не оспариваю его просьбы, господин Рай. Я соглашаюсь. Подчиняюсь.

— А этот врач, — продолжаю я, — он не испытывает никаких угрызений совести из-за того, что творится?

— Он свой человек в мире шоу-бизнеса, — отвечает Клея Сингх с прежним металлом в голосе. — Господин Рай, я не сомневаюсь, что вы много повидали на этом свете. К чему эта ирония? Мир таков, каков он есть.

Даже после всех этих предостережений вид Ормуса, поджидающего меня у лифта, потрясает. Он держится прямо, но это только сейчас. Меня не покидает ощущение, что эта совсем не убедительная демонстрация его хорошей физической формы устроена специально для меня. Не будь меня здесь, он бы опирался на руку одного из Сингхов. Боковым зрением я замечаю озабоченно наблюдающих за происходящим дюжих молодцов, облаченных в белую форму доя кунг-фу.

В Гвадалахаре он был худым, теперь же он просто истощен. Я вполне мог бы поднять его одной рукой. Волосы у него почти все выпали, и хотя то, что осталось, сбрито, все же заметно, что он совсем седой. Нос болезненно заострился. Несмотря на теплый вечер, он дрожит, хоть и укутан в роскошную шаль- пашмину . Он ходит, опираясь на трость, и в свои пятьдесят четыре выглядит почти на девяносто. Возможно, я опоздал, и его уже не спасти.

Повязки на глазу нет. И я понимаю, что он тоже знает о конце того, другого, мира. В отношении которого он был одновременно прав — потому что, действительно, два мира должны были столкнуться, теперь я это знаю — и неправ, потому что другой мир был по природе своей ничем не лучше нашего. В конце концов та версия мира оказалась слабее. А наша выиграла, или, скажем так, выжила.