Салман Рушди - Земля под ее ногами

Была одна знаменитая постановка «Гамлета», где Джонатан Прайс, игравший Принца Датского, сам «извлекал» из себя Призрака, как медиум или транслятор, благодаря чудовищным усилиям тела и голоса. Подражатели Вины избрали более простой путь, используя костюмы и записи, но идея была та же. Воплощая своего кумира в собственных телах, они пытались вернуть его из небытия.

Мне пришло в голову, что они пошли даже дальше, чем Мидзогути [336] См. примеч. 116. . В «Угетсу» несчастный мужлан, которого приютила в своем доме таинственная аристократка, просто влюбился в призрак. Но эти люди оказались не только зачарованными умершей, они пытаются быть ею, носить ее кимоно, пудрить лицо, как она, подражать ее походке. Это новая форма автоэротизма. Одетые как Вина, эти женщины-мимы занимаются любовью сами с собою.

Не было единого мнения, какая Вина больше заслуживала нового воплощения — смутьянка афро-Вина времен ее молодости, с копной волос, мощным голосом, сексуально неуемная крикунья, или рыжеволосая Мекси-Вина, уже далеко не юная, но все еще обольстительная, с божественным голосом. Вина, аура которой стала немного мудрее, или Вина-Смерть, леди с печальным взором, из-под ног которой уходит земля. В конце концов победил прагматизм. Молодые изображали раннюю Вину, мужчины постарше (да и женщины тоже) присвоили себе позднюю Вину.

Эта Вина, ведомая под руку Чоу, точно была не очень юным парнем. К тому же китайцем, что неминуемо делало сходство еще более несовершенным, но он провел немало часов перед зеркалом, накладывая грим, затемняя кожу, работая над разрезом глаз. Он изучил ее походку, движения губ, ее манеру держаться. И рыжий парик был совсем неплох.

— Скажи мне сразу, если тебе не нравится эта идея, — тут же обратился ко мне Джонни, — но мы подумали, что это могло бы — черт! — приглушить, что ли… ну если она в каком-то смысле все еще здесь. Как «Общество взрослых детей алкоголиков» — ты слышал о нем? — иногда хорошо знать, что ты не один, это помогает.

— Меньше всего я хотел бы разочаровать вас, — обезоруживающе проговорила Чайна [337] Англ. China — китайский. -Вина чудным баритоном и даже поклонилась. — Это не совсем так. Я всегда очень высоко ценил ее, всю жизнь, и это мой способ отдать ей дань уважения.

— Замечательно, — сказал я Джонни. — Правда. Круто. Отличная работа, — похвалил я явно довольного собой переодетого мужика. — Вы хотите потом исполнить что-либо или как?

— Я имитирую ее движения, — ответил он, расплываясь в широкой гордой улыбке. — Я взял с собой запись, если вы не против.

— Отлично, — я заставил себя лучезарно улыбнуться в ответ. Выражение явного облегчения на лице Чоу подсказало мне, что я всё делаю правильно. Теперь мои друзья могут за меня не волноваться и — с чувством облегчения для обеих сторон — наконец-то оставить меня в покое.

Весь второй год после Вины я подолгу жил один в Америке, у моря. Что ты любишь? — спросил я ее на Джуху, и она ответила: Я люблю море. К этому, по крайней мере, я смог вернуться, хотя и без нее: к океанским бризам, несущим в себе утраченный аромат ее пряных духов, к пляжам. Этот бесконечный золотистый берег был за тридевять земель от городской благодати Кафф-парейд и суеты Аполло-бандер, но он наполнял меня чем-то б о льшим, чем ностальгия. Проезжая по пути к океану мимо картофельных и кукурузных полей, безбрежных посадок подсолнечника, лоснящихся лошадок, сладкоголосых птиц юности и искусанных клещами оленей; мимо одетых с экзотической простотой американских богачей, в обрезанных старых джинсах, в свитерах с воротником хомутиком, в грубых комбинезонах и рубашках поло; мимо их классических «кабриолетов», «рейнджроверов», их обеспеченной старости, золотого детства и полной сил зрелости; мимо индейцев племени шиннекок, подстригающих живые изгороди, чистящих бассейны и следящих за теннисными кортами, косящих траву на лужайках и вообще всячески заботящихся о такой дорогой, но украденной у них земле; мимо гудков железной дороги, криков гусей и шелеста летней травы, я — через столько лет — возвращался к мыслям о доме. О доме как о еще одной утраченной драгоценности, о чем-то, что тоже было отнято у меня временем, моим выбором. О чем-то еще, теперь недоступном, — оно блестит под водой, подобно затонувшему золоту, тяжело дышит под распаханной землей, словно ушедшая в преисподнюю возлюбленная.

Я сумел взять себя в руки настолько, что смог сделать подборку фотографий для той выставки «После Вины», и принята она была серьезно и доброжелательно. Не буду отрицать, что мне это было приятно. Правда заключалась в том, что я не был свободен от стремления заставить людей понять значение Вины, а для меня она, конечно же, означала любовь, но при этом еще и тайну. Эта женщина была совершенно непостижимой, необъяснимой, она была моим окном в незнаемое.