Салман Рушди - Земля под ее ногами

Долгие годы я наблюдал, как рука Могущественной Америки била по задворкам мира, — щелк! — это не была рука помощи, протянутая ею друзьям через океан, это был кулак, которым тот, у кого сила, стучит по зеленому столу твоей страны, чтобы дать понять, чего он хочет и когда он этого хочет, — давай парень, прими позу, да, ты. Я вернулся — щелк! — с ангкорской бойни, из Туол-Сленга, после чего мне уже не казалось забавным название студии Амоса Войта; со — щелк! — смрадного Тимора, только для того, чтобы узнать, что официально, согласно все той же могущественной Власти в Фогги-Боттом [268] Фогги-Боттом — район Вашингтона, где расположено множество важных государственных учреждений, в том числе и Госдепартамент США. , такого места на земле не существует; из Ирана семьдесят девятого года, где — щелк! — марионеточный король толкнул свой народ в объятия сожравшей его заживо революции; щелк! — из взорванного Бейрута; щелк! — из изрешеченных революциями банановых республик Центральной Америки. Я вернулся домой, как годаровские солдаты, с фотографиями мрачных чудес света, всех этих отщелканных груд тел и гор черепов, подорвавшихся на минах школьных автобусов и соревнующихся между собой убийц, жертв голода и кровавого геноцида, рек крови, — и когда я открыл свой дешевый чемоданчик, чтобы доказать, что сдержал свое обещание, любимой не оказалось рядом, зато были издатели, забросавшие меня вопросами: Мистер Мерчант, вы любите Америку? Рэй — это что-то вроде клички? Рэй, насколько вы сочувствуете коммунистам?

Наши жизни разрывают нас пополам. Ормус Кама, мистик поневоле, выживший близнец, потерял своего двойника в голове и обнаружил вместо этого раздвоенность всего сущего. Его два глаза, видящие разную реальность, вселили боль в его голову и сердце. Нечто подобное случилось со мною в отношении Америки. Потому что та Америка, в которой я вел свою безбедную жизнь обладателя грин-кард [269] Англ. Green Card — «зеленая карточка», документ, выдаваемый живущим в США иностранцам. , Америка «Орфея», в которой любовь — признак нашей человечности, Америка ниже Четырнадцатой улицы [270] Четырнадцатая улица в Нью-Йорке считается границей между Нижним и Средним Манхэттеном, является центром рабочего района. , раскованная и свободная, как воздух, — в этой Америке я чувствовал себя дома в большей степени, чем когда бы то ни было в Индии. Кроме того, я был, как и все, всерьез влюблен в Америку мечты, которую каждый носит в своем сердце, Прекрасную Америку, страну Лэнгстона Хьюза, которая никогда не существовала, но должна была быть. Но спросите остальной мир, что значит «Америка», и все в один голос ответят: «Могущество. Это означает могущество, власть настолько огромную, что она влияет на нашу повседневную жизнь, даже не подозревая о нашем существовании, не ведая о нашем местоположении на карте. Америка — это не прищелкивающий пальцами джазмен. Это кулак».

И это тоже было как раздвоение зрения. Это было причиной моей сердечной боли.

В зоне боевых действий нет стабильного положения. Все изменчиво. Безопасность, опасность, контроль, паника — эти и другие понятия постоянно сменяют друг друга, когда речь идет о территориях и людях в этой зоне. Когда вы выбираетесь из подобного места, оно все равно остается с вами, его инаковость то и дело дает о себе знать при взгляде на кажущиеся спокойными улицы вашего мирного родного города. «Что, если» становится реальностью, вы представляете себе, как взрываются дома вокруг Грамерси-парка, видите, как посреди Вашингтон-сквер появляются воронки от бомб, а на Делани-стрит падают, ужаленные снайперской пулей, женщины с сумками, полными покупок. Вы фотографируете свой маленький кусочек Манхэттена, и на снимках проявляются призраки — фантомы погибших далеко отсюда. Двойная экспозиция — как на фотографиях с эффектом Кирлиана [271] Российский исследователь, физиотерапевт С. Д. Кирлиан (1898–1978), разработал новый способ фотографирования объектов различной природы посредством газового разряда: за этим способом закрепилось название «эффект Кирлиана». , это становится новой разновидностью правды.

Я начал ссориться с окружающими, даже затевать драки. Да, и в барах, с незнакомыми людьми, я устраивал беспричинные драки. Я слышал свой хриплый пьяный голос, занудствующий и задирающий, и сам не узнавал его, но остановить не мог. Как будто увиденное мною насилие вызвало из самой глубины моего существа ответную потребность в насилии. Пылающий внутри меня огонь поднимался по изломам моего характера и выливался вулканической лавой через жерла моих глаз и губ. Однажды вечером, вскоре после исчезновения Стэндиша, я сопровождал Вину в «Ксенон», а затем в клуб «54». Ормус ненавидел подобные заведения, так что я мог выступать в качестве ее провожатого, не вызывая его подозрений. Вина же не могла обходиться без клубов, пристрастившись к ним, к тому же ей всегда было наплевать на то, что подумают люди. Она была одета в черное, но платье ее вовсе не напоминало траурное, для этого его было слишком мало. В общем, там, в «54», был этот прилизанный парень, отпустивший по этому поводу несколько саркастических замечаний, — что, мол, прошло еще слишком мало времени после ухода Стэндиша… ну да ладно, неважно. Вина оттащила меня в последний момент. Она заявила, что мои чувства не что иное, как ярость, присущая именно мужскому полу, потому что вы теряете самообладание . Она настолько промахнулась, что я даже не знал, как реагировать, и начал вместо этого ворчать по поводу Ормуса. «Эти его песни о других мирах, — вещал я, перекрикивая музыку, — что он себе вообразил? Предлагает людям землю обетованную, что ли? Меня это бесит, потому что, если вслушаться в содержание, он просто говорит, что тот мир не лучше, он просто другой, а это совсем не то, что слышат дети. Ты же сама повторяла: кто сейчас вслушивается в тексты песен? Эти гребаные чокнутые „новые квакеры“, — ты думаешь, они понимают их содержание? Они ждут не дождутся судного дня, молясь о конце, о наступлении dies irae, дня гнева, потому что тогда обретут они это гребаное царствие. Я не выношу этого. Пора вам, ребята, кончать всё это».