Петр Гладилин - Платоническое сотрясение мозга

— Когда-нибудь я стану великой актрисой! А если моя мечта о театре не сбудется, я стану писательницей, или пианисткой, или, на худой конец, художницей. Но как бы там ни сложилось, я обязательно буду заниматься искусством!

— Артистический талант у тебя, Лебедушкин, бесспорно, присутствует. Даром перевоплощения ты обладаешь в полной степени, мы — тому живые свидетели, — заметил полковник.

— Это не дар перевоплощения, это скорее искусство выживания.

— А известно ли тебе, Николай...

— Я устала повторять... меня зовут Наташей.

— Хорошо... известно ли вам, Натали, что подавляющее большинство великих были мужчинами, например Станиславский, Немирович-Данченко, Шекспир, среди композиторов вообще нет женщин, лучшие писатели и артисты — тоже мужчины.

— Ложь, созданная мужчинами, ради осознания собственного мифического превосходства.

— Одним словом, я считаю необходимым вернуть вас в первоначальное природное состояние, более: вижу в этом свой долг перед мировым искусством, — завершил словесную дуэль полковник.

— Занятия будут проходить под моим личным руководством в ночное время, подальше от солдатского глаза, ежедневно. Завтра... кросс, строевая, огневая, химзащита, спортчас, — деловито отрапортовал Ювачев.

— Химзащита? У меня нет времени на пустяки, — стал спорить Коля.

— Неужели? — заинтересованно спросил Кинчин.

Вдруг Лебедушкин почувствовал, что у полковника

тяжело, очень тяжело на душе, и на самом деле его волнует совершенно иное, и это «иное» является самым важным и единственно подлинным вопросом жизни полковника. И на этот вопрос полковник никогда не найдет простого ответа, и «неприятность», случившаяся на службе, и спор с новобранцем — это всего лишь внешняя оболочка, призрак. А в глубине, в сердце Кинчина течет другое время, другая жизнь. Вдруг Лебедушкин почувствовал, что эта «другая жизнь» ему очень интересна. Только едва ли когда-нибудь найдется хоть один человек на земле, с которым Кинчин захотел бы поговорить о самом главном.

— Значится, нет времени на пустяки? — переспросил полковник.

— Да, да, у меня дел по горло, — сказал Лебедушкин.

— Каких именно? — Кинчин встал и заложил угол по сцене.

— Премьера спектакля на носу.

— Какого еще спектакля?

— Обыкновенного.

— И где же состоится спектакль?

— Вот здесь, на этой сцене! Я уже начала репетировать. Кстати, в клубе сцена хоть и маленькая, но хорошая, здесь даже есть свет, полупрофессиональный, но все равно годится. Есть и магнитофон, и даже крошечная фонотека. Правда, в труппе всего лишь одна актриса, но это не важно, скоро премьера, и я вас приглашаю.

— Когда премьера?

— Через десять дней.

— И что, отложить нельзя?! — спросил полковник.

— Ни на один день!

— Что будете представлять? «Ромео и Джульетту»?

— «Дядю Ваню»! — пошутил адъютант.

— Спектакль называется «Король пчел».

— Яне знаю такой пьесы, — не боясь показаться профаном, честно признался Кинчин.

— Пьеса моего собственного сочинения.

— Ах да, я совсем забыл, вы еще и писательница!

— Я, кстати, и рисую неплохо, и еще пою.

— А вышивать не пробовал, Коля? Пяльцами? — опять съязвил лейтенант.

— На пяльцах, — парировал Лебедушкин. — Через десять дней премьера.

— Да-с. Любопытно, — сказал полковник.

— Можно попросить контрамарочку? — зло улыбнулся Ювачев.

— Билеты не продаются, приходите так, сыграю за аплодисменты.

— Внеси, капитан, изменение в расписание занятий: не один, два кросса в день... по пересеченной местности, — попросил Ювачева полковник.

— С полным боекомплектом! — поддержал идею начальника Ювачев.

— Товарищ полковник, из меня солдата не получится. Вы посмотрите, ну какой я солдат? Меня убьют в первом же бою, и не пулей, а просто так, из-за моей собственной нерасторопности. Я не смогу защитить Родину, отпустите меня домой, пожалуйста, Андрей Исаевич, отпустите.

Полковник пристально посмотрел на девушку.

— В таком виде не могу, Лебедушкин. Меня из армии уволят, а я, между прочим, отдал армии сорок лет жизни. А платьице завтра переодень, испачкаешь, уж больно хорошее платьице.

Было полнолуние. Половина третьего ночи. Полковнику не спалось. Ему очень хотелось вспомнить о чем-нибудь очень теплом, приятном, волнующем до слез, может быть, такое воспоминание принесло бы покой и сладкий сон, но почему-то хорошие воспоминания не приходили, они куда-то исчезли, пропали или спрятались. Конечно, Кинчин прожил счастливую жизнь, и дети когда-то были забавными, маленькими, нежными, и женщину, с которой навсегда развела его судьба, он искренне любил... Были, были эти мгновения счастья, но почему-то образы счастья куда-то исчезли, и нечем стало согреть душу.