Филип Рот - Американская пастораль

И неся в себе груз не поддающегося пониманию, он, как и должно, вернулся на освещенную свечами террасу.

Там еще раз переменили тарелки; салат был уже съеден, и подан десерт: свежий торт с клубникой и ревенем от Макферсона. Гости, заметил Швед, перегруппировались. Оркатт, успешно прячущий всю свою омерзительность под гавайской рубашкой и малиновыми брюками, подсел к супругам Уманофф, и теперь, когда разговор не касался уже «Глубокой глотки», они задушевно беседовали и смеялись. На самом деле истинной темой обсуждения «Глубокая глотка» не была и прежде. Обсуждая ее, все подспудно касались куда более страшных и недопустимых предметов — темы Мерри, Шейлы, Шелли, Доун и Оркатта, распутства, обмана и предательства в кругу добрых соседей и друзей, жестокости. Насмешка над гуманностью, возможность попрания любых норм этики — вот что было темой сегодняшнего разговора.

Мать Шведа подсела к Доун, которая разговаривала с Зальцманами, отца и Джесси не было.

— Что-нибудь важное? — спросила Доун.

— Чех. Из консульства. Сообщил сведения, о которых я спрашивал. Где отец?

Ему показалось, что она сейчас скажет «умер», но она только обвела глазами стол и, произнеся «не знаю», снова вернулась к разговору с Шелли и Шейлой.

— Твой папа куда-то пошел с миссис Оркатт, — тихонько сказала мать. — Мне кажется, в дом.

Оркатт подошел к нему. Они были примерно одного роста, оба широкоплечие и крепкие, но Швед сильнее, всегда сильнее, с тех самых пор, когда им обоим было лет по двадцать пять, Мерри только что родилась, чета Лейвоу переехала в Олд-Римрок из квартиры на Элизабет-авеню в Ньюарке, и новосел появился однажды субботним утром на площадке за домом Оркатта, где регулярно по-любительски играли в футбол. Приехав просто для развлечения, ради свежего воздуха, приятного чувства командной игры в мяч и заведения новых знакомств, Швед ни в малейшей степени не стремился произвести впечатление или продемонстрировать превосходство и делал это, только когда его вынуждали: когда Оркатт, всегда добродушный и вежливый вне футбольного поля, вдруг позволял себе грубость, большую, чем, по мнению Шведа, допустимо при честной спортивной борьбе, и наносил удары, казавшиеся Шведу недостойными, раздражавшие его как недопустимые, даже в тех случаях, когда команда Оркатта оказывалась близка к проигрышу. Когда это повторилось дважды, Швед решился на то, что вполне мог бы сделать и сразу, а именно сбить его с ног. Ближе к концу игры он — используя в своих целях вес противника — сумел точным быстрым движением одновременно перехватить дальний пас Бакки Робинсона и, убедившись, что Оркатт рухнул на траву, помчался вперед, чтобы заработать очко. «Не позволю смотреть на меня сверху вниз», — думал он на бегу словами Доун, отказавшейся принять участие в семейной вылазке Оркаттов для осмотра кладбища. Только сейчас, стремительно приближаясь к линии, делящей поле надвое, он осознал, как глубоко его задела уязвленность Доун и как будоражил его малейший намек (намек, существование которого он яростно отрицал в беседах с женой) на то, что здесь, в Олд-Римроке, слегка подсмеиваются над ней, выросшей в Элизабете дочерью ирландца-сантехника. И еще до того, как, забив очко, он повернулся удостовериться, что Оркатту все еще не подняться, в голове молнией пронеслась мысль: «Что ж, двухсотлетняя история округа Моррис хорошо приземлилась на пятую точку — думаю, это отучит ее смотреть сверху вниз на Доун Лейвоу. В следующий раз ты и всю игру проведешь, елозя задницей по полю». Осознав это, он рысцой побежал к Оркатту, посмотреть, все ли с ним в порядке.

Швед понимал, что, сбив Оркатта с ног, он сможет без особого труда стучать его башкой по плиточному полу террасы столько, сколько понадобится для отправки на кладбище, в компанию к родовитым предкам. В этом типе было что-то больное, и он, Швед, всегда знал это — чувствовал в его отвратительных картинах, в готовности применять запрещенные приемы при игре в тач-футбол на спортивном поле позади дома, чувствовал даже на кладбище, когда тот, гой, добрый час потчевал гостя-еврея своими историями… Глубокая неудовлетворенность пропитывала всю его жизнь. Доун считала, что он создает искусство, современное искусство, но нет, он просто кричал о своей неудовлетворенности; и свидетельство бесконечной неудовлетворенности Уильяма Оркатта бесстыдно украшало стену их гостиной. Но теперь он владеет моей женой. Отодвинув жалкую Джесси, он вернул жизнелюбие и сексуальность «Мисс Нью-Джерси-1949». Добился этого и теперь пользуется. Алчный вор, сукин сын.