Станислав Виткевич - Прощание с осенью

— Молчи и слушай, — зашипел ксендз и поднял тяжелую лапу.

«На самом деле готов побить меня, — подумала Геля. — Но от битья до „этого“ один лишь волосок. А если бы не то, что я нуждаюсь в нем духовно, сейчас же соблазнила бы его. Интересно, что бы он сделал, если бы я его эдак обвила руками и ногами».

Не опуская руку, ксендз резко сжал ее в грозный кулак. Геля свернулась на кровати в клубок, как побитая сучка.

— Позволь мне, святой отец, одну лишь вещь, я велю принести сюда телефон из соседней комнаты. Мой жених и мой любовник бились сегодня на дуэли. Я хочу узнать...

— На дуэли! Разве это по-польски? Нет и еще раз нет. А сейчас ты послушаешь, что я скажу.

Сильным ударом пальцев по голубоватому плечу он удержал ее от того, чтобы выскочить из постели. Она зашипела от боли и спряталась под одеяло. Выпштык говорил:

— Мы оба слишком напичканы философией, чтобы не знать, что в конечном счете ни одна известная система не в состоянии разгадать Тайну Бытия.

Геля вынырнула из-под одеяла с выражением сосредоточенным и далеким от всех земных забот. Однако ничего человеческого не проглядывалось в ее лице, несмотря на абсолютный отрыв от земли. Она выглядела как удивительно мудрая птица. «Одухотворенный зверь, а не человек», — подумал ксендз Иероним и продолжил:

— Я не буду переубеждать тебя в ничтожности каждой из систем по отдельности. Но напомню пару для примера, а конкретно те, в которых типически проявляются большие блоки принципиальных проблем. Во-первых, психологизм недостаточен сам по себе и вводит понятия, чуждые принципу «опоры на непосредственные данные», «aus dem unmittelbar Gegebenen».

— Пожалуйста, реферативно, — равнодушно попросила Геля.

— Феноменологизм в окончательном своем развитии не слишком отличается от новейшей версии психологизма, как мы это видим из сравнения «Трансцендентальной систематики» Корнелиуса с «феноменологической философией» Гуссерля. Эйдетическая психология — вот что такое эта первая книга, и ничего больше, если воспользоваться феноменологистской терминологией.

— Но, святой отец, Гуссерль очень бы обиделся...

— Я не вдаюсь в тонкости; меня интересуют масштабные черты. Далее: что дала новая логика в рамках философии? Разве Бертран Рассел сказал что-нибудь существенно новое, имея в своем распоряжении весь тот чудовищный аппарат, который они создали вдвоем с Уайтхедом, похоже, лишь для того, чтобы позволить всем, кто оперирует значками, пренебречь любой мыслью, выраженной иначе, как недостаточно точной. И справедливо заметил Пуанкаре логистикам: «У вас крылья, говорите, так чего ж вы не летите?»

— Ох, и нудный вы, святой отец, как...

— Не говорю уж о жутких в своем бесстыдстве бреднях Бергсона и безнадежной мелочности прагматизма, который во имя полезности любой вздор возводит в ранг истины. Не говорю также о громадной массе примеров и «недомеров». Мы знаем, что физический взгляд по сути является статистическим, что он не дает нам объективной истины, не способен выразить жизнь в своих терминах — он является всего лишь втискиванием реальности, с определенным приближением, в самую подходящую схему в данной точке развития математической фикции. Это приближение в наши дни достигло максимума в теории Эйнштейна, и я сомневаюсь, чтобы оно пошло дальше. Физический взгляд — необходим, это другое, но он необходим вообще, а не в этом или другом своем виде. Но применяется он почти (повторяю: почти абсолютно!) только для комплексов реальности очень разного ряда величин в отношении к нам; в астрономии и строении материи он на своем месте, а каждое движение какой-то живой сущности противоречит всей физике.

— А как вы определяете реальность? — спросила Геля с коварной миной. — Может ли теория множественности действительностей Леона Хвистека...

— Даже не упоминай этого монстра. Действительность одна: ею является совокупность всех качеств — актуальных и бывших, то есть воспоминаний, в длительности всех индивидов на данном временном дифференциале. Хвистек либо взгляды назвал действительностями — но тогда, если не допустить императивных взглядов, можно получить бесконечность действительности, — либо просто его концепция совершенно невнятна и относится к сфере искусства. Как логика я его признаю, как философа — нет. В общем, великие проблемы в науке исчерпаны, если не считать биологии, которая своими весьма наивными концепциями головой будет биться о стену, то есть безнадежно стараться исчерпывающе описать жизнь в рамках механизма, в то время как витализм может блуждать в произвольностях а-ля Бергсон, не нарушая некой границы точности — новых же конечных понятий наука не создаст, ибо число их ограничено.