О`Санчес - Кромешник

– Врежь, хозяин, врежь. От чая ты добрый становишься.

– Не отвлекайся и не заставляй меня по сто раз повторять вопрос.

– Меряю, меряю! Есть хочется – аппетит меряю, соскучился по хозяину – скуку меряю, себя меряю. А время не меряю, хозяин. И даже Пырь его мерять не умеет. Не умеешь, Пырь, а?

– Да, тяжёлый случай. Время – откуда и куда оно идёт, никто не знает… так, кажется, в одной песне поётся… Ну а я его вынужден измерять, тем не менее, не то бардак в делах будет…

– Хм, хм. Э-э-э, хозяин, это самое…

– Что?

– Куда оно идёт, мы не знаем, а откуда – знаем мы с Пырем. Ох, знаем!

– Чего? Что откуда-идёт-мы-знаем? Тока, что ты несёшь? А, з-зараза, чуть не ошпарился… Время откуда идёт – ты знаешь?

– И я, и Пырь. Вот оно как. Ух ты! – Вакитока мелко-мелко задрожала.

– Не бойся, я ведь рядом. Рассказывай, Тока, мне очень интересно. Откуда же оно, родимое, вышло, время-то?

– Оно, хозяин, не вышло. Оно – там сидит! – Вакитока махнула крылом-недомерком. – А только часть его просунулась и ползёт!

– Куда ползёт?

– Сквозь нас и ползёт. А куда – не знаю, хозяин, не гневайся. И Пырь не знает!

Гека стал забавлять бредовый разговор, он прикончил вторую чашку чая, сполоснул, поставил на место.

– А как туда добраться – где оно сидит – знаешь?

– Да, хозяин… – Тока опять лишилась окурка и виновато понурилась. Пырь сел на пятки и загородил лицо ладошками. – Там очень плохо… Мы боимся, хозяин.

– Далеко ли идти? Добираться, в смысле? За городом, за границей, за пределами Земли? Где это место, где время живёт?

– Оно не живёт, хозяин. Оно находится там…

– Где – там?

– В земле, под землёй. Под городом. Хозяин! Что такое – город? Он наверху, а мы с Пырем его не видели! Это вроде нашей комнаты? Покажи нам город, а, хозяин? Пырь, кланяйся хозяину, проси хозяи…

– Стоп. Оно что, в этом подземелье, да?

– Ух, хозяин, город интересно бы посм…

– Тока, не парь мне мозги, не испытывай моё терпение…

– Да, хозяин. – Тока свесила свою лопоухую голову и смотрела не на Гека, а в столешницу. Пырь притиснулся к ней поближе, по-прежнему закрывая лицо руками.

– Сколько нам понадобится вр… Мы сможем туда добраться прежде, чем я захочу спать?

– Не знаю, хозяин. Не ходи, хозяин, мы так… хозяин…

– Я уже сказал! Сколько песенок, таких, как сегодня Пырь играл, нам туда идти?

– Не знаю, хозяин. Только можно, мы к тебе переберёмся, когда пойдём, а то нам с Пырем боязно…

– Забирайтесь, – разрешил Гек, – только я сперва приберусь да оденусь…

Гек сунул по пистолету в кобуру под мышку и в левый карман брезентовой куртки, прикрепил на левое предплечье стилет, в правый карман положил пружинный складенец, фосфорные спички. Подумав немного, снял со стены небольшой ломик – гусиная лапа с одного конца и остро заточенный с другого. Напился из чайника впрок, вспомнил – вынул из шкафчика двухсотграммовую плитку плотного горьковатого шоколада: Гек понимал, что с подземельем шутить не следует…

Город Бабилон имел обширнейшие подземные коммуникации, от шахт метро и бомбоубежищ до канализационных труб, проложенных ещё до войны и латавшихся от случая к случаю. Уж сколько раз департаменты и городские власти получали высочайшие указы – составить подробные и точные планы лабиринтов; сколько карьер было загублено злостным неисполнением оного указа – ничего не помогало. Строители метро прорывали свои ходы, газовики прокладывали свои, документация велась неточно, противоречиво. Дело ещё в том, что сам Бабилон был основан поверх руин древнего города аборигенов, а тот, в свою очередь, напоминал пень могучего дерева, у которого ствол давно слизнуло языком столетий, а корневища живут по-прежнему, словно гигантская сеть, скомканная в рыхлый беспорядочный клубок. Подрядчики получали большие деньги за якобы вновь прорытые шахты, и им, ясное дело, не с руки было объяснять, что солидную порцию работы, а то и почти всю её, абсолютно бесплатно выполнили неведомые землекопы позачерткаких веков. Отсюда и оперативные изменения в проектах, и подтасовка в чертежах… Строительство бомбоубежищ в войну, а особенно в первое послевоенное десятилетие, тоже добавило дырок в земле и конспирации в бумагах. Бабилон считался сейсмически устойчивой зоной, однако обвалы в подземельях случались, заваливая старые ходы и внезапно обнаруживая в боковых штольнях новые.

Так что при желании все жители наземного Бабилона смогли бы уместиться в Бабилоне подземном, так называемом Чёрном Ходе. Другое дело, что желающих было совсем немного. Даже преступники недолюбливали подземелья: грязь, вонь, мрак, крысы служили отличным гарниром к мрачной репутации подземных лабиринтов. При предыдущем Президенте что ни год – приказ Конторе: совместно с военными прочесать и очистить… После каждой «очистки» – среди участников пять-десять трупов и без вести пропавших, несмотря на рации, связки, дрессировки… Каждый год в Бабилоне бесследно исчезали тысячи людей. Кого находили потом, живого и невредимого, в другом городе, кого вылавливали баграми из Тикса, а кого размуровывали из бетонного фундамента. Разное бывало, но городские легенды с неизменным постоянством приписывали исчезновения Чёрному Ходу, так издревле прозвали подземный город жители Бабилона. Во всяком случае факт оставался фактом: в Бабилоне бомжи и бродяги предпочитали жить на свалках и в картонных коробках, но только не под землёй. И самих бомжей наблюдалось в Бабилоне резко меньше, нежели в Картагене, Иневии, Фибах и других крупных городах. Городские власти приписывали эту заслугу себе, горожане – Чёрному Ходу, а как оно было на самом деле – достоверно знали немногие, да и те придерживались прямо противоположных мнений.