Валерий Хайрюзов - Приют для списанных пилотов [Повести и рассказы]

Вадик, поймав мой взгляд, засунул фотографию за книгу. И я вдруг догадался, почему он так смутился: Муська очень походила на эту актрису. Я решил выпросить Муськину фотографию, предложил Вадику за нее перочинный нож, затем книгу с самолетами. Вадик молчал. И тогда, отчаявшись, я предложил ему свой ремень. Он как-то странно улыбнулся, исподлобья поглядел на меня, вдруг достал фотографию и протянул мне. Я не мог поверить, что вот так запросто Вадик отдает мне Муську.

— Бери, бери, — грубовато сказал он, — я себе напечатаю.

Вадик догадался, зачем я выпрашиваю, но не пожадничал, дал. На другой день он уехал к родне в Балаганск. Перед тем как расстаться, Вадик принес трех играющих на балалайке фарфоровых зайчиков, поставил их на скамейку, грустно улыбнулся, затем сгреб в кучу, сунул одного мне, другого — Олегу и, повертев оставшуюся в руке фигурку, спрягал в карман куртки. Своим подарком он первым как бы попрощался с нашим детством, с этим летом. Муська стала для нас самым первым и серьезным испытанием, и он выдержал его. Не знаю, смог бы я ответить ему тем же?

Сунув фотографию под рубашку, я пошел к себе. Но заносить домой побоялся, догадаются. И спрятал ее под сени. Через некоторое время выудил ее из-под сеней и чуть не заплакал от досады: фотография была в курином помете. Я попробовал отмыть ее в бочке. Фотография скоробилась и пожелтела.

усыпляя свою младшую сестренку Лариску, тихо напевал я.

Хлюпая носом, сестра смотрела куда-то в потолок, в глазах у нее стояли слезы. Наверное, жалко ей было меня. Раньше я больше пел военные песни и марши про красных кавалеристов или тачанку. Муська так и не пришла. Лето кончилось, и мы пошли в школу. Мне оставалось одно — ждать, когда Муська вновь придет на Релку. Никогда я не думал, что это такое тяжелое и мучительное занятие — ждать.

Тогда я сделал несколько попыток отыскать ее. Возвращаясь из города, доезжал до военного городка и, делая крюк, шел через поселок мимо Муськиного дома. Но почему-то ее я не встречал.

На седьмое ноября, когда уже лежал снег, мы с Олегом поперлись в поселок на Муськину улицу раздетыми, в одних вельветках. Нам только что купили новые, и мы решили похвастать. Муська с девчонками сидела на лавочке. Тут же неподалеку гоняли по снегу мяч ее братья. Мы, будто не замечая, прошли мимо. Если бы она знала, чего это мне стоило — идти и делать вид, что у тебя другое, более важное дело. Пока ходили туда-сюда, продрогли до костей. Гулянье не прошло даром, я заболел воспалением легких и месяц пролежал в постели. Мать заставляла меня дышать над горшком с горячей картошкой, мне ставили банки, уколы. И все же где-то в глубине души я был доволен: пострадал из-за Муськи. Мне казалось, что тем самым я доказал, что люблю ее по-настоящему. Мне говорили, что, когда я болел, она приходила к Речкиным, но увы. После того признания точно кто-то невидимый делал все, чтобы мы разошлись в разные стороны. Это как в школьном уравнении: случайно поменяешь знак с плюса на минус, дальше делаешь все правильно, но ответ все равно не сойдется. Здесь бы могла пригодиться Люська Лысова, но у нее в то время появился свой интерес — Шурка Мутин, и ей стало не до моих сопливых переживаний.

Во время зимних каникул несколько раз я встречал Муську на стадионе «Локомотив». По вечерам там проводились массовые катания на коньках. Она была со своей компанией, я со своей. Мы, как зверьки, переглядывались, но не подходили друг к другу. Сделай она шаг навстречу, оставшуюся часть я пробежал бы сам. Но она не делала, наверное, считала, что его уже сделала. Дело оставалось за мной, но я не мог преодолеть в себе робость. Смотрел, молчал.

На другое лето она на один день появилась на Релке. Мы играли в футбол, и, когда стемнело, на поле прибежал Олег и сказал, что меня зовут. Кто, он не сказал, но мне и так стало ясно кто. Было темно, я пошел к Речкиным. Муська сидела на лавочке, ждала. Я поздоровался и, чувствуя за собой вину, замолчал, не зная, что говорить и как вести себя дальше. Но все же слово за слово — разговорились. Она после восьмого класса собиралась поступать в медицинское училище. Говорили тихо, односложно, словно не доверяя друг другу. Казалось, между нами сидит кто-то третий лишний. Потом вдруг разом замолчали. Из громкоговорителя, что висел на мылзаводском клубе, доносилась песня: