Иэн Бэнкс - «Империя!», или Крутые подступы к Гарбадейлу

Он привстал с кресла, чтобы не задохнуться. Чтобы не позволить себе такой глупости, как обморок. Это же бред, немыслимый, дикий. Просто эта злобная старуха, движимая какими-то корыстными целями, вознамерилась разрушить его счастье.

— Я тебе не верю, — бросил он ей.

— И напрасно, — сказала Уин, которой удалось наконец взять стакан с виски и поднести к губам. — Надеюсь, анализ ДНК тебя убедит? — Она выпила.

Господи.

— Полагаю, да. Да, убедит. Говори, где и когда я…

— Анализ давным-давно сделан, — утомленно сказала Уин, не скрывая неприязни.

— О чем ты, черт побери?

— Помнишь, ты ездил в Париж навестить Гайдна?

Париж. Гайдн. Особое поручение от фирмы, ночь в Париже и восхитительная… восхитительный секс.

Он пристально посмотрел на нее. В камине что-то рухнуло, и язычок пламени из образовавшейся пещеры заплясал в темноте под дугой оранжевых искр, из которых разгорелись новые язычки, — теперь они лизали оставшуюся нетронутой горку золы. У Олбана отвисла челюсть. Сглотнув, он кашлянул и спросил:

— Ты?..

— Понятия не имею, каким именем назвалась та девка, — сказала Уин, — но твердо знаю: это была одна из самых дорогих проституток Парижа. — Уин поставила стакан и усмехнулась. — Если уж я вмешиваюсь в чужую личную жизнь, то, согласись, дьявольски тонко. — Когда ее усмешка стала совсем незаметной, Уин продолжила: — Аналогичным образом был взят анализ и у Блейка. Нам требовалось установить истину, а наука к тому моменту вполне позволяла это сделать. — Она снова посмотрела на огонь, теперь уже с грустью. — Я со своей стороны, несмотря на все улики, которые можно было бы счесть косвенными, и невзирая на признания обеих сторон, всегда надеялась, что твоя мать просто перепутала даты и твой настоящий отец — Эндрю. Подозреваю, он и сам так считал. Между прочим, зная о наклонностях Ирэн, я лелеяла надежду, что у нее мог быть кто-то третий. — Она снова посмотрела на него. — К сожалению, не повезло. Твои родители — Блейк и его сестра Ирэн. Большая удача, Олбан, что для тебя это обошлось без последствий. Но пойми: шансы у двоюродных братьев и сестер произвести ребенка с генетическими отклонениями составляют один к четырем. Ты, как двоюродный брат, породнен с Софи вдвойне — и по матери, и по отцу. Поэтому шансы, что ваш ребенок будет физически или умственно неполноценным, — пятьдесят на пятьдесят. Вот почему, голубчик ты мой, — сказала Уин, сделав еще один долгий глубокий вздох, — мы в Лидкомбе чуть не рехнулись, когда застали вас в саду, на месте преступления. Хватило бы и того, что вы малолетки и двоюродные.

Он понял. Только теперь до него дошло. Казалось, весь мир, вся его жизнь вихрем улетают прочь, но теперь он знал все. Олбан несколько раз сглатывал слюну, пока к нему не вернулся голос.

— Кто еще знает? — глухо спросил он.

— Кеннард и Кэтлин, — сказала Уин. — Они клянутся, что ни с кем больше не делились.

Он покосился туда, где сидела Лорен.

— Лорен не знает, — сказала Уин. — Это не ее ума дело. Она во всем меня слушается, потому что безраздельно мне доверяет.

Некоторое время Олбан сидел, уставившись в темноту. Его охватило ощущение, близкое к помешательству. Он искал изъяны в ее рассуждениях, прокручивал в голове услышанное, пытаясь найти какие-нибудь — все равно какие — нестыковки.

Ничего не получалось. Все совпадало. Чувство вины, суицидная попытка, самоубийство, несоразмерная истерия вокруг его отношений с Софи, даже то чистое, неожиданное блаженство ночи с Кальпаной — и, конечно, ее настойчивое требование использовать презервативы, — и даже кое-что из того, что говорил ему Блейк в Гонконге.

Охренеть. Ему так не хотелось, чтобы это было правдой, но в этих объяснениях было больше смысла, чем в любых версиях, которые он мог придумать. Вот дерьмо.

— Я распоряжусь, чтобы тебе прислали результаты анализа ДНК, — сказала Уин. — Да, кстати, можешь забрать все свои любовные письма и стихи — все, что ты посылал Софи. По моим указаниям Лорен пересылала все это мне. Извини, — сказала она ему. — Если это тебя утешит, то я их не читала. Их никто не вскрывал.

— Будь осторожнее в желаньях, — сказал он вполголоса, адресуя этот затертый совет скорее себе, чем ей.

— Гм? — не поняла Уин. — Да. Ладно.

Он попытался вызвать у себя ненависть к Уин — или хотя бы обиду. Как она смела крутить его жизнью и жизнью Софи? А ведь она делала то, что считала правильным. Вероятно, были возможны и какие-то иные подходы — надо будет об этом подумать, — но поскольку семья решила хранить все в тайне, у нее, полагал он, практически не было выбора. Он не мог винить ее. И хотел бы, да не мог.