Дина Рубина - Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

С этими можно было говорить на равных:

– Старайтесь набрать массу цвета, – говорила она, переходя от одного к другому. – Сначала прописываем более жидкими слоями, в более повышенных тонах, как бы определяя основные аккордные созвучия. Дальше – находим промежуточные контрасты, само движение цвета, то, как частицы цветовой материи, то отталкиваясь, то притягиваясь друг к другу, строят пространство, которое надо записать...

В самом начале ее работы на занятия повадилась приходить с проверкой инспектор учебных программ, дородная тетка с тетрадочкой для замечаний. В первый раз сидела, что-то записывала с обескураженным лицом, вернее, пыталась записать; потом, видимо, махнула рукой, только сказала после занятия:

– Вы, Вера Семеновна, каким-то заумным языком с детьми общаетесь. Вас дети не поймут!

Однако после первой же республиканской выставки детского рисунка «На хлопковых полях нашей Родины», с которой четверо Вериных учеников принесли дипломы, тетка угомонилась, дипломы вставила в рамочки и вывесила в фойе. Оставила студию в покое.

– Вам должно нравиться, как на кисть берется краска... – говорила Вера, расхаживая между мольбертами, останавливаясь возле кого-то из учеников, отбирая кисть и показывая... – Смотрите: двумя-тремя цветовыми отношениями вдруг преобразовывается белое пространство... Возникают созвучия... диссонансы... и постепенно вся эта масса краски, правильно организованная, превращает небольшую плоскость в целый мир: предметы приобретают свою материальность, вещественность, звучание...

– Звучание?! – обязательно раздавался чей-то недоуменный голос.

– Да-да. Звучание... Каждый оттенок цвета имеет свой тон... Потом я расскажу вам о цветомузыке...

Чуть ли не каждый вечер, возвращаясь с работы, из Института ядерной физики, в мастерскую заглядывал Лёня; приезжал на своем, недавно приобретенном «Москвиче»; обязательно приносил что-то поесть – какие-нибудь, купленные по пути, пирожки с капустой или рисом, еще теплые, завернутые в промасленный пакет и, для удержания температуры, обернутые его элегантным шарфом. И это было так здорово и так вовремя...

С удивлением она вспоминала, что с утра не ела, да и не хотелось, собственно... Он ужасался и говорил, что она худа уже до антиэстетической степени. «До безобразия!» – восклицал он, и она верила, что именно так и выглядит в его глазах.

Вера отвинчивала крышку термоса, брала с подоконника еще одну пиалу, наливала чай... с улыбкой рассказывала о детях: как, например, сегодня пятилетний Игорек, единственный сын пары молодых врачей и внук замминистра энергетики Узбекистана, минут десять благоговейно следил за тем, как Вера закрашивает на его листе вазочку с маками, потом застенчиво спросил:

– Вы не могли бы стать моей мамой? Однажды она задумчиво улыбнулась и сказала:

– Жаль, что у меня не может быть детей...

– Как?! – Лёня встрепенулся слишком горячо, слишком испуганно:

– Но... Вера... Господи, мама организует вам любого специалиста, у нее пол-Москвы друзей, вы только ска...

Она усмехнулась:

– Нет-нет... я здорова... Я имею в виду совсем иное. Ребенок должен расти в любви, понимаете? Его надо любить ежеминутно... вот как меня любил дядя Миша...

– Но я не понимаю, почему вы...

– Да все потому же... – Помолчала, нахмурилась и сказала. – А я, к сожалению, не способна любить – как писали в старых романах – «всем существом»...

– Вы клевещете на себя! – выкрикнул он с таким выражением на лице, точно она его оскорбила.

Она взяла мастихин, протянула руку к холсту... медленно соскребла бугорок засохшей краски...

– Нет, – проговорила она, вздохнув... – Наверное, где-то там, по ремесленному ведомству, всю мою душу целиком безжалостно посвятили смешению красок на палитре и замазыванию холстов...

...До позднего вечера, до тех пор, пока сторож Хамид не являлся, деликатно постукивая костяшками пальцев в дверь, – будто они бог знает чем там могли заниматься, – Лёня рассматривал написанное ею за день, помогал натягивать новый холст на подрамник, мыл кисти и каждую минуту учил ее жизни.

Кстати, немного и выучил. Она – очень медленно – стала меняться к лучшему: в одежде, в манере себя держать... Научилась слегка улыбаться, просто так, навстречу незнакомому человеку – (презумпция дружелюбия! – настаивал он, ибо знал толк в этих делах), – чего в детстве и юности не умела совсем.

Однажды она расхохоталась на какую-то Ленину шутку, и он оторопел от красоты безупречного ряда ее зубов, вдруг понимая, что впервые видит это лицо освещенным таким белоснежным эмалевым сиянием.