Дина Рубина - Ручная кладь

Л.Б. спросила: «Корней Иванович, неужели никогда не восстановят этот дом?»

Он ответил: «Лида, в России надо жить долго».

Этот разговор происходил в 65-м году прошлого века. И вот минуло каких-нибудь сорок лет – и имение восстановлено, солнце играет в цветных стеклах библиотеки и комнаты для гостей, по окрестным деревням поштучно собрано награбленное когда-то бекетовско-блоковское добро... Тот же огромный серебристый тополь над домом, кусты сирени и шиповника... Хорошо жить в России долго!

В прихожей дома-музея я увидела на стене памятную доску с выбитыми на ней именами писателей и общественных деятелей, кто боролся за восстановление Шахматова и добился этого.

– Лидия Борисовна, тут и ваше имя!

– Ну да, ну да... – сказала она, как отмахнулась. Потом мы спустились с пригорка на поляну, уселись на спиленных бревнах, достали бутерброды, со вкусом пообедали...

Когда в Москве уже катили по Тверской, Л.Б. рассказывала историю чуть ли не каждого дома, мимо которого ехали... И напоследок, в Лаврушинском, когда я помогала ей выйти из машины, сказала:

– Я так счастлива, что выбралась к Блоку! Вряд ли еще когда-нибудь придется...

И я тут же горячо возразила – мол, какие наши годы, Лидия Борисовна, что там, еще поездим, поколесим...

С того дня прошло несколько лет, и сейчас, вспоминая нашу вылазку, я ловлю себя на том, что весь этот день – весь! – ощущаю как цельный кристалл прозрачного счастья...

Кусками желтой халвы мелькнули жернова прессованного сена.

Очередной туннель всосал поезд с ухающим воем, раскачал в черной рябой утробе, выплюнул – и по горным склонам, подскакивая, рассыпались черепичными гроздками городки с непременной пикой на панцирном шлеме кирхи.

Время от времени промахивали заброшенные заводы с осколками солнца в разбитых стеклах – слюдяная парча, за которой угадывалась тьма. Почему в покинутых зданиях, где бы они ни встретились, обязательно разбиты окна?

Мое отражение плавало в солнечном мареве за окном, и деревья, городки и замки проносились сквозь мои отраженные глаза, плывущие понад Рейном.

Несколько лет спустя от всей этой поездки остался только жемчужный мартовский день в старинном Гейдельберге.

Меня давно обещали свозить туда друзья, супружеская пара, лет пятнадцать живущая в Германии; и в единственный свободный от выступлений день я оказалась у них во Франкфурте, откуда уже до Гейдельберга было рукой подать.

Друзья, задумавшие показать мне товар лицом, все сокрушались, что погода не задалась. А по мне, так задалась весьма! Обитатель библейских скал, объятых безжалостным светом пустыни, – я так люблю эти матовые небеса умеренной Европы...

Да и в ином смысле весь этот день – череда туманных пейзажей, графика голых ветвей и ощеренные пиками елей черные пасти ущелий – выстроился так продуманно и точно, словно некий режиссер долго набрасывал мизансцены на бумаге, переставлял их местами, чиркал что-то, вновь дописывал, но, подумав, убрал лишнее и наконец, удовлетворенно откинувшись в кресле, велел собрать труппу.

И мы собрались, и после завтрака все же поехали, несмотря на дождь...

В гору, с которой открывался вид на весь Гейдельберг, рассыпанный по берегам реки, взбирались долго, витыми улочками с педантично расставленными на них указателями: «Кёнигштуль» – смешное, школьное, легко переводимое название...

Наконец выкрутили на лесистую макушку, частью заасфальтированную под стоянку.

Для ослабевших от восторга туристов здесь был построен ресторан, к дверям которого по рельсам, проложенным от подножия горы чуть ли не вертикально, тяжело и долго вползала старинная вагонетка – желтая, с тремя ступенчато расположенными дверьми. Когда мы подошли к парапету, она только едва желтела среди елей внизу. Мы успели приблизить и исследовать в огромную подзорную трубу на высокой подставке старинный арочный мост с башенными воротами, полуразрушенный замок, знаменитый университет... а вагонетка все ползла и ползла – гудели рельсы, повизгивали провода – и наконец вкатилась, вывалив на гору пассажиров тремя пестрыми языками...

Потом мы проехали к замку – величественным развалинам крепости династии Виттельсбахов, разрушенной некогда войсками Людовика Четырнадцатого: циклопической толщины стены, в разломах – краснокирпичный испод, проросший давней травой.

Целый город, обнесенный рвом. Множество стилей сплеталось на огромном этом пространстве. Людвиги, Фридрихи, Генрихи тщились увековечить свое имя в башнях, рвах, подъемных мостах и гигантских винных бочках... Когда-то здесь была резиденция одного из блистательных дворов Германии... Увы – все пошло прахом. Хорошо, подробно, на совесть воевали в прошлых столетиях: крепость взрывали в какой-то старинной войне, сжигали... в нее попадали молнии... Династия Виттельсбахов беднела, не в силах каждый раз восстанавливать обширное это хозяйство; замок приходил в упадок и запустение... И только в девятнадцатом веке городские власти, спохватившись, принялись что-то реставрировать, заделывать, подстраивать там и сям...