Дина Рубина - Старые повести о любви (Сборник)

– Саша, – сказал он странным голосом, – хорошо, что застал тебя...

– А, привет работникам следственного отдела! – стараясь, чтобы получилось бодро, воскликнул я. – А я вам нынче волк свинье не товарищ, сыскные вы крысы! Копошитесь, братцы, а я вольный орел! Сокол! Ястреб! Беркут!

– Саша, Григория убили... – тихо сказал он.

И не ожидая моего голоса в трубке, словно понимая, что я не смогу ни выдохнуть, ни выдавить из горла слова, добавил:

– Приезжай, надо помочь.

Мы шли по коридору, по которому каждый день ходили с Гришей, и Сергей рассказывал:

– Рутинный вызов. Хулиганство. Пьяный муж дебоширил... Молодой мужик, жена, ребенок... Поехали Григорий с Ядгаром.

– Подожди, – сказал я, – пьяный муж дебоширил. Какой адрес?

– Ну, я не помню, старик.

– Подожди! – я остановился, сердце у меня колотилось. – Улица Космонавтов, дом семь, квартира... квартира, кажется, четырнадцать?

– Ну, кажется...

– Дом такой, старый, трехэтажный?..

– Да... – он смотрел на меня удивленно, не понимая.

– Мужик этот – слесарь?

– Ну, в том-то и дело, старик! Черт знает, как эта отвертка у него в лапах оказалась. Саша, ты что?

Я привалился к стене, не мог дышать. Вздохи получались, а выдохи – нет.

– Сережа, – выдавил я. – Это из-за меня Григория убили...

– Ты что? – крикнул Сергей.

А я не слышал ничего. Я его по губам понимал. В голове моей гулким прибоем шумела кровь.

– Подонка этого не забрал... Пожалел жену... Она умоляла...

– Брось, старик, ты это брось, ты что... – повторял Сергей и все тряс меня за плечо. – Мало ли кого мы берем или не берем? А сколько их сам Гришка не брал? А я сегодня ночью одного алкаша дочери оставил, она в ногах валялась...

Он тряс меня за плечи яростно и жестко, и эта тряска, честное слово, помогала мне дышать. Думаю, если бы Сережа ударил меня, мне бы очень полегчало, я бы выдохнул наконец из горла этот обжигающий ком ужаса и боли.

Но он отпустил мое плечо и проговорил с тоской:

– Ты мне лучше скажи, как к Лизе идти? Ведь она еще не знает... Как я к Лизе пойду, а?.. Что Лизе скажу...

На крыльце стояла Люся – нарядная, причесанная, торжественная. В седой комсомольской стрижке сидел на затылке гребешок. Казалось, ради такого дня она даже чуть распрямилась.

– Саша, угощайся, – сказала она сурово и протянула мне пачку «BT», ту самую, Гришину. Я взял из пачки сигарету, и мы закурили.

– Вот так, Саша, вот так... Хороним Григория... – с таким же суровым достоинством продолжала она. – Эх, Гриша, Гриша, молодой ты, красивый, – чего не жить?

Наверное, так надо, наверное, так принято у людей, чтоб и смерть обсудить толково, спокойно, с достоинством. Поговорить надо степенно, постичь все это... Но я не мог говорить, я пробормотал что-то и поднялся в актовый зал, где лежал Григорий. В дверях столкнулся с Сережей и Ядгаром. Видно было по повязкам, что их сменили у гроба.

– Иди, – сказал: Сергей, – там Галя с дочкой. Поговори, успокой, ты же ее хорошо знаешь.

– А Лиза? – спросил я, – что Лиза?

– Лизу увели, – сказал Ядгар, – неудобно, понимаешь... Стоит законная жена, понимаешь, дочка... А тут Лиза кричит...

Появился Гена Рыбник, встрял между нами и сказал убежденно:

– Жизнь человеческая – комедия...

Я отвернулся, чтобы не видеть его, и вошел в зал. Григорий лежал на столе, и в зале пахло свежеструганным деревом. Лицо у него было бледным и утомленным, Казалось, Григорий сейчас вздохнет и буркнет сквозь сон: «Дайте поспать, хрычи, тяжелое было дежурство...»

И Галя была такая же бледная, исплаканная, разве что стояла с открытыми глазами. За руку ее цеплялась Аленка.

Мы обнялись, Галя заплакала горько и сказала:

– Саша, прошу тебя, уведи куда-нибудь ребенка. С тобой она пойдет.

Я поднял Аленку на руки, обнял ее покрепче и быстро вышел из зала. Мы спустились во двор, обошли гаражи и на заднем дворе, где росли два старых платана, я опустил Аленку на землю и присел рядом с ней на корточки.

– Смотри, Елена Григорьевна, – сказал я ей, – видишь, это осень, видишь, листья падают.

– А почему падают? – спросила она.

– Они прожили целое лето, а теперь умирают. Но весной они появятся снова. И так будет каждый год.

– Всегда-всегда? – спросила она, доверчиво глядя на меня глазами Григория.

– Всегда-всегда, – твердо ответил я...

...Мы несли Григория под голубым, глубоким, голубиным небом, долго несли Григория, медленно, целых три квартала. Потом расселись по машинам, по автобусам и поехали на кладбище – хоронить.