Дина Рубина: Цыганка (сборник)

...Затем минут сорок мы продирались по Виа Долороза, мимо забитых сувенирами тесных арабских лавок, сквозь хищные группки юношей, лениво играющих тяжелыми цепочками в руках, сквозь взопревших паломников, влачащих туристский крест – кто-то нес его, взвалив на спину, кто-то, перехватив вдвоем поперек, тащил, как таран на приступ запертых ворот; мимо невозмутимых, безоружных и бесстрашных ешиботников... И вся эта длинная улица сжималась и грозно пульсировала кольцами под волнистые рулады муэдзинов, как плохо кормленный удав на шее дрессировщицы.

Пока мы спускались к площади перед Западной стеною, которую во всем мире принято называть Стеной Плача, на минаретах Храмовой горы зажглись опоясывающие верхнюю площадку зеленые кольца огней.

Полицейские на пропускном пункте – двое парней и две девушки – балагурили, привычно сдвигая за спину автоматы «узи».

У самой Стены, крошечные рядом с исполинскими камнями иродовой кладки, толпились просители . Девушка в синей косынке, привалившись плечом к изгрызенному ветрами, отполированному бесчисленным множеством ладоней камню, сосредоточенно дописывала на колене какую-то свою мольбу на бумажном клочке. Дописала, свернула и, привстав на цыпочки, пыталась вмять, ввинтить этот комочек в щель, всю забитую подобными прошениями к Всевышнему.

Из каменных расщелин Стены над головами молящихся торчали неопрятные кусты метельника, словно волосы из подмышки дюжей бабы.

Внизу в Археологическом парке полным ходом шло ханукальное представление: артисты в костюмах времен первого Храма представляли бодрую и краткую, как курс марксизма, историю победы Маккавеев над проклятым Антиохом. Судя по исторической небрежности в костюмах и довольно кустарному исполнению, это были студенты местной театральной школы, нанятые на праздники муниципалитетом.

Великолепны были только два огромных витых ритуальных рога, в которые время от времени трубили два обалдуя, переодетые пастухами. Ребята, видимо, не жаловались на здоровье, и трубные звуки, извлекаемые ими из шофаров , пронзали слух городского человека тревожным пастушьим зовом древности.

А вокруг, щелкая фотоаппаратами и снимая на видео, толпилась группа японских туристов.

Похолодало.

С вершины Храмовой горы потянулся, прерываясь и с яростной силой возбуждаясь опять, привычный зов муэдзина. И тотчас с минаретов Восточного Иерусалима, из Абу-Диса, Эль-Азарии, А-Тура отозвались разновысокими голосами нутряные окрики, речитативы, песнопения...

Здесь, внизу, быстрым шагом спешили к вечерней молитве, арвиту , религиозные евреи в черных сюртуках и черных шляпах, из-под которых у многих до самых плеч спускались кудри вдоль щек.

Резкий прозрачный воздух наполнен был смутными, тягучими стонами, гулом колоколов, отрывистым говором на иврите, мягким грудным идишем, рыком машин, шмелиным жужжанием мотоциклов, музыкой ханукального представления в археологическом парке. В этот шум вливался пестро-звучный говор и смех английской, немецкой, испанской и французской, японской и русской, и бог знает какой еще речи...

Спрессованный дух бытия уплотнился, простерся над Храмовой горой, дрожа и вибрируя до почти осязаемого гула, похожего на гул взлетающего самолета.

Страшное напряжение – звуковое, энергетическое, силовое – сплелось во вселенском усилии... словно само пространство тужилось протолкнуть созревший плод сквозь родовые пути мира, изнуренного столь долгими родами.

Спрессованный дух бытия бился и трепетал над главным холмом человечества.

Пер. А. Дживелегова.