Мег Вулицер - Исключительные

Несколько месяцев спустя Барри Клеймс внезапно ушел из группы The Whistlers и начал сольную карьеру, выпустив альбом политических песен. В одном хите с этого альбома припевом шла антивоенная баллада, которая больше проговаривалась, чем пелась:

Впервые услышав песню по радио, Джона воскликнул: «Что?» Но в комнате никого не было, и никто не услышал его. «Что?» — повторил он. «Грязная грязь» поменялась на улучшенный вариант — «взрытую грязь». Джона вообще не знал, что такое «взрытая», но главная идея и мелодия песни определенно принадлежали ему, а потом Барри Клеймс доработал ее, перестроил и превратил в нечто свое. Джоне некому было об этом рассказать, некому пожаловаться на несправедливость. Уж точно не матери. Его музыку украли, его мозгом манипулировали, он очень долго пребывал в растрепанных чувствах, хотя всячески старался это скрывать. По ночам он иногда видел следы гравировки на потолке, и тогда он лежал без сна и пережидал их, чувствуя облегчение, когда наступало утро и комната становилась обыкновенной, нормальной. Песня «Скажи, что не уйдешь, чувак» стойко держалась где-то в середине чартов, потом опустилась ниже, и всякий раз, когда ее крутили по радио, Джона ощущал, что вот-вот взорвется, но изо всех сил держался и превозмогал себя. Наконец песня исчезла и вернулась лишь много лет спустя, выходя на всех подряд сборниках «лучших песен 60-х», и в конце концов кислотные вспышки воспоминаний померкли, стали реже и слабее. Однажды Джона встревожился, увидав на белой стене узор из зловещих листьев и лоз, но затем сообразил, что это всего лишь обои.

К тому моменту, когда все они осенью 1974 года вошли в многоквартирный дом «Лабиринт», где жили Гудмен и Эш Вулф, остаточные проявления былых глюков у Джоны стали совсем уж редкими, да и на Барри он уже меньше сердился за то, что тот украл его произведение и чуть не разжижил его мозг. Теперь ему приходилось думать о других вещах. Он учился в старшей школе, присутствовал в целом мире. Джона примерно с детского сада знал, что ему нравятся мальчики — нравится думать о них, нравится «случайно» трогать их во время игр, — но только в пубертатном периоде позволил себе осознать смысл этих мыслей и этих прикосновений. Однако он еще не вступал в контакт ни с одним мальчиком, и представить себе не мог, как это будет происходить, и будет ли вообще. Он не собирался никому рассказывать о своих желаниях и считал, что вполне сможет жить монашеской жизнью. Музыки в его жизни тоже не будет. Музыку из него забрал, выкачал жадный Барри Клеймс, хотя Джоне не раз говорили, что он способен сделать блестящую музыкальную карьеру и что у него, конечно, есть имя.

В «Лесном духе» Джона частенько скручивал косяки с друзьями, но делал это вызывающе, зная, что сам употребляет наркотики, а остальные — нет. К этому моменту Джона уже пару лет не общался с Барри Клеймсом, и за это время изменился и подрос. Свои темные волосы он отращивал очень длинными, а этим летом в лагере начал было отпускать и бороду, только не совсем понимал, что с ней делать. Брить? Игнорировать? Превратить в жиденькую китайскую бородку? Он мельком глянул в зеркало утром перед первым неофициальным сбором питомцев «Лесного духа» и бритвой соскреб всю эту ерунду, как картограф стирает земельный массив с рождающейся карты.

— Хорошо, — оценила мать, когда он появился в кухонной зоне лофта. — Не собиралась ничего говорить, но так гораздо лучше.

В последнее время она чаще бывала дома, сидела за столом с сигаретой, газетой и пачкой контрактов. Сюзанна еще могла собирать полные залы, хотя и не такие большие. Теперь билеты на ее концерты порой брали не в партер, а на галерку. В эти дни она время от времени выступала в каких-нибудь загородных точках с дорогими горшочками фондю и минимальными заказами из двух напитков. Пока тянулись семидесятые, ее слушатели заметно старели, превращались в потребителей нежных блюд и все более тонких вин, но старела, конечно, и Сюзанна. Порой Джона смотрел на мать и видел: хотя она еще красива, выглядит гораздо лучше других матерей, теперь она больше не похожа на милую девочку-хиппи в пончо, которую он помнил с раннего детства. Особенно запомнился Джоне момент, когда он сидел рядом с ней в гастрольном автобусе во время ночного переезда, уткнувшись головой в ее плечо, а нити пончо щекотали ему ресницы в полутемном, сонном автобусе. Как у многих певиц, сила Сюзанны Бэй, чувственная, мягкая, политически окрашенная, по крайней мере отчасти обитала, как всегда казалось, в ее волосах. Теперь же длинные волосы немного старили ее, и он боялся, что она обретет тот самый облик ведьмы средних лет, который культивировали некоторые взрослые длинноволосые женщины.