Мег Вулицер - Исключительные

На следующее утро Барри Клеймс встретил Джону в гостинице и повез его в имение, которое снял для группы менеджер. Оттуда открывался вид на гавань, дом был по минимуму обставлен белой плетеной мебелью, по комнатам расхаживала домработница, разливающая в кувшины лимонную воду. Они сели вместе в солярии, и Барри спросил:

— Так почему ты не хочешь повозиться с гитарой, посмотреть, что получится?

— Повозиться?

— Ну да. Поиграть что-нибудь, как ты делал на днях. Начальные куски песен у тебя очень неплохо получались.

— Вряд ли я смогу это повторить, — вежливо ответил Джона.

— Ну, если не пробовать, точно не узнаешь, — сказал Барри.

Джона час просидел с гитарой, а Барри, устроившись в уголке, за ним наблюдал, но обстановка была такой необычной, что мальчик нервничал и ничего не выходило.

— Не беда, — твердил Барри. — Завтра еще придешь.

Отчего-то Джоне и впрямь захотелось прийти сюда опять; никогда прежде никто кроме матери не уделял ему столько внимания. Вновь сидя в той же гостиной на второй день, Барри Клейс спросил у него:

— Жвачку любишь?

— Жвачку кто угодно любит, — откликнулся Джона.

— Это точно, — сказал Барри. — Звучит как песня, которую ты напишешь. «Жвачку кто угодно любит». Но это новая. Классная. Ты должен попробовать.

Он вытащил из кармана пачку с виду обыкновенной жвачки «Кларкс Тиберри», и Джона воскликнул:

— А, ну такую-то я уже пробовал.

— Это специальная серия, — возразил Барри. И протянул пластинку Джоне, который ее развернул и, сложив, отправил в рот.

— Горькая.

— Только поначалу.

— Вряд ли она станет очень популярной, — заметил Джона.

Горечь ушла, и осталась жвачка как жвачка, самая обычная, от какой появляется столько слюны, что даром не надо.

— Итак, — приступил к делу Барри. — Гитара или банджо? Выбирай себе отраву.

— Гитара, — сказал Джона. — А ты играй на банджо.

— Я тебе подыграю, чувак, — ответил Барри.

Он откинулся на кушетку, наблюдая, как Джона с трудом пробирается через несколько аккордов, которым научила мать. Барри взял банджо и заиграл. Это продолжалось полчаса, час, и в определенный момент Джона заметил, что стены комнаты, похоже, становятся выпукло-вогнутыми, гнутся, но не рушатся. Это напоминало землетрясение в замедленной съемке, только ничего при этом не дрожало.

— Барри, — наконец выговорил он. — Стены.

Барри с интересом наклонился вперед.

— А что с ними?

— Они дышат.

Барри улыбнулся, спокойно оценив слова Джоны.

— Иногда так бывает, — сказал он. — Ньюпорт — особое место. Просто воспринимай как есть и радуйся. У тебя есть воображение, Джона. Расскажи, что ты видишь, ладно? Опиши мне. Понимаешь, мне никогда особо не удавалось хорошо описывать происходящее вокруг. Это один из многих моих недостатков. А ты явно родился с описательным даром. Тебе очень, очень повезло.

Двигая рукой, Джона видел, как за ней следует еще дюжина рук. Он сходил с ума и знал это. Он был маленьким мальчиком, сходящим с ума, но иногда такое с людьми случается. У него был двоюродный брат Томас, который в старших классах стал шизофреником.

— Барри, — произнес Джона упавшим голосом. — Я шизофреник.

— Шизофреник? Думаешь? Нет, нет, неправда. Ты просто умеешь по-настоящему видеть и творить, Джона, вот и все.

— Но вещи открываются мне в другом свете. Я ничего такого не чувствовал раньше, а теперь это так. Я очень боюсь.

— Я о тебе позабочусь, — великодушно сказал Барри Клеймс и протянул свою ручищу Джоне, которому оставалось лишь взять ее. Джона боялся, но в то же время ему хотелось смеяться и разглядывать следы своих пальцев, остающиеся в воздухе. Когда Джона ощутил необходимость свернуться в позу плода в утробе и немного покачаться, Барри присел рядом, закурил и терпеливо смотрел на него.

— Послушай, — сказал Барри в какой-то момент, когда день уже клонился к закату, — почему бы тебе не поиграть еще на гитаре — может быть, попеть еще какие-нибудь забавные слова. Так ты потратишь свою творческую энергию с толком, чувак.

И тут Джона заиграл, а Барри призывал его спеть. Слова лились из Джоны, и Барри они казались замечательными, он сходил в другую комнату за магнитофоном, вставил кассету и запустил ее. Джона пел слова, в большинстве своем бессмысленные, но это же здорово, когда тебя называют «чувак», вот он и запел голосом Барри Клеймса.

— Сделай-ка мне сэндвич с арахисовым маслом, чувак, — пропел он якобы на меланхолический лад, и Барри сказал, что это бесценно.