Мег Вулицер - Исключительные

Водитель Итана и Эш усадил обеих женщин и Мо в черный «Рендж Ровер», и по дороге Эш сказала:

— Ну вот, опять по важному делу в Нью-Хейвен. На сей раз не затем, чтобы пообедать со старым профессором или прочитать лекцию, а чтобы узнать, что не так с моим несчастным и необщительным малышом.

Смысл ее слов был таков: это просто ужас. Мо ее не слышал: он нацепил наушники размером с тарелку и смотрел мультик, пристроив маленький экранчик у себя на коленях. Две женщины несколько секунд смотрели на ребенка, потом Эш расстегнула ремень безопасности и потянулась к нему, прижавшись лицом к его нежной шее. Он заерзал, пытаясь отстраниться, но понял, что ремень не пускает, и в конце концов прекратил дергаться.

Когда они только еще ехали туда, Жюль знала, что диагноз Мо поставят на следующий день, и казалось очевидным, что это будет. Но почти до самого обследования им в голову не приходило, что Мо «в спектре», как нынче принято называть это в обиходе, будто бы говоря о «химии», считая все это типичными напастями современной эпохи. Напротив, Мо до последнего момента вел себя по большей части беспокойно, и пожилой знаменитый детский психиатр несколько часов расспрашивал его, чего он боится, когда ложится вечером спать.

В конце следующего дня, на обратном пути из Нью-Хейвена, Эш в машине плакала, разговаривая по мобильнику с Итаном, который в Лос-Анджелесе проводил свои неотменяемые встречи. Жюль было неловко сидеть рядом, лучше бы она не слышала их разговора. Эш сказала Итану:

— Нет, я знаю, что ты меня любишь, я не об этом.

И еще:

— Я знаю, что его ты тоже любишь. В твоей любви никто не сомневается, Итан. Просто иногда мне надо поплакать. Нет, он смотрит мультфильм. Надел наушники. Совершенно ничего не замечает. Я бы тоже так хотела.

Затем она несколько мгновений слушала Итана, внезапно произнесла: «Хорошо», — и передала трубку Жюль, которая от неожиданности вздрогнула.

— Что такое? — прошептала Жюль. — Почему он хочет поговорить со мной? Вы же проходите через это вдвоем, друг с другом.

— Не знаю. Просто поговори с ним.

— Слушай, привет, Жюль, — сказал Итан по телефону напряженным голосом. — Останешься сегодня на ночь с Эш? Это вообще возможно? Не хочу, чтобы она была одна. То есть понимаю, там будут дети, и Роуз, и Эмануэль, но мне бы очень хотелось, чтобы ты тоже была рядом. Потому что ты можешь, — тут его голос слегка дрогнул, — можешь ей напомнить, что мы, знаешь, всегда со всем справлялись. Так было всегда, с самого начала, с ее родителями и Гудменом. Напомни ей об этом, ладно, а то она совсем разбита. Может, сумеешь ее убедить, как я уже пытался, что у Мо будет нормальная жизнь. Иначе и быть не может. У нас есть ресурсы, и все будет хорошо. Мы сделаем так, чтобы все было хорошо. Пожалуйста, скажи ей это. Но скажи попозже, когда Мо рядом не будет, чтобы он ничего не услышал вдруг, хорошо?

Жюль заночевала у Итана и Эш, в доме на Чарлз-стрит, с прислугой и роскошными деликатесами, появлявшимися ниоткуда, как по волшебству. Она сидела на цокольном этаже дома возле маленького бассейна, а Эш бесконечно долго плавала, совершая короткий рывок, держа голову над водой, и время от времени останавливалась, поднимая взгляд и спрашивая:

— А вообще все будет хорошо, как ты думаешь?

— Да, — отвечала Жюль, наклоняясь, чтобы взять Эш за мокрую руку. — Будет. Точно знаю, что будет.

И она говорила всерьез. В жизни Эш всегда все налаживалось. Их семья продолжила жить дальше, включая сына, который прежде казался просто эмоционально неустойчивым, но теперь получил конкретный диагноз: первазивное расстройство развития без дополнительных уточнений, или ПРР-БДУ. У него было расстройство аутистического спектра, объясняли врачи, и вот ему, наконец, можно по-настоящему помочь. Фигмен и Вулф всегда умели сплотиться — как в далеком прошлом семья Вулфов. Но утраченные возможности — это в любом случае болезненно. Так было, когда брат Эш, Гудмен, фактически в одночасье загубил свою жизнь, а потом глупо и импульсивно пустился во все тяжкие, словно бы пытаясь заодно испортить ее и всем окружающим.

К нынешнему, 2009 году имя Гудмена Вулфа уже редко всплывало. Впрочем, порой, даже не видя его десятилетиями, Жюль ясно представляла его лицо и голые мохнатые ноги в подрезанных джинсах образца семидесятых (подрезают ли сейчас вообще джинсы, превращая их в обтрепанные шорты?). Гудмен был совершенным, застрявшим в юности. Эш, которая вела невероятно насыщенную жизнь, достойную длинного рождественского письма, оставалась чувствительной, какой была еще в свои юные годы, но имела на то веские основания. У нее был сын-аутист, который уже почти вырос, — и кто знает, что случится с ним после школы-интерната в Вермонте, где он жил большую часть года? Еще у нее была бурная, необычная, трудная семейная история. Жюль была рядом с Эш в самые значимые для нее моменты и знала, как Эш страдает.