Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

— Ладно, я попытаюсь, — сказал Сэмми и в этот самый миг ощутил первую искорку, палец возможности, щекочущий его вдоль позвоночника. После этого оба очень долго молчали. Теперь уже Сэмми ясно чувствовал, что Йозеф по-прежнему не спит. Он почти слышал, как в этого парня просачивается капиллярная струйка сомнения, отягощая его и еще плотнее притягивая к кровати. Сэмми ощутил жалость к кузену.

— Можно тебя кое о чем спросить? — сказал он.

— О чем?

— Что там были за газеты?

— Нью-йоркские газеты. Я купил их на главном кольце «грейхаундов».

— Сколько всего?

Тут Сэмми впервые заметил, как Йозеф Кавалер вздрогнул.

— Одиннадцать.

Сэмми быстро посчитал на пальцах. Было всего восемь городских ежедневников. Десять, если считать «Игл» и «Хоум ньюс».

— Одной не хватает.

— Не хватает?

— «Таймс», «Геральд трибьюн»… — Сэмми загнул два пальца, — «Уорлд телеграф», «Джорнал Американ», «Сан». — В ход пошла другая рука. — «Ньюс», «Пост». Гм, «Уолл-стрит джорнал». Бруклинская «Игл». И «Хоум ньюс» в Бронксе. — Он уронил ладони на матрац. — Какая одиннадцатая?

— Женщины что-то такое носят.

— «Вименс веар дейли»?

— Я не знал, что там про это. Про одежду. — Йозеф посмеялся себе под нос. Вышла серия коротких хрипов вроде кашля. — Я искал что-то о Праге.

— Нашел что-нибудь? В «Таймсе» должно было что-то быть.

— Что-то было. Немного. Но ничего про евреев.

— Про евреев, — повторил Сэмми, начиная понимать. Йозеф надеялся получить новости вовсе не о последних дипломатических маневрах в Лондоне и Берлине или о самом последнем брутальном выступлении Адольфа Гитлера. Он искал там хоть какие-то детали условий проживания семьи Кавалеров. — А еврейский ты знаешь? В смысле, идиш? Знаешь его?

— Нет.

— Скверно. У нас в Нью-Йорке целых четыре еврейских газеты. Там бы наверняка что-то нашлось.

— А как насчет немецких газет?

— Не знаю, но очень может быть, что они есть. У нас тут чертова уйма немцев. По всему городу маршируют и закатывают кутежи.

— Понятно.

— Ты беспокоишься о семье?

Ответа не было.

— А они выбраться не смогли?

— Нет. Пока нет. — Сэмми ощутил, как Йозеф резко мотнул головой, словно желая положить конец обсуждению. — Выяснилось, что я выкурил все свои сигареты, — продолжил он нейтральным тоном, словно зачитывая фразу из книги. — Ты бы не смог…

— Я свою последнюю как раз перед сном выкурил, — перебил его Сэмми. — А откуда ты знаешь, что я курю? От меня что, пахнет?

— Сэмми, — крикнула его матушка, — спи!

Сэмми с пристрастием себя обнюхал.

— Ха. Интересно, может ли Этель это почуять. Ей не нравится, что я курю. Когда я хочу курить, я выхожу из окна — вон туда, на пожарную лестницу.

— Н-да, — сказал Йозеф. — Никакого курения в постели. Тем больше причин мне отсюда съехать.

— Ты это мне говоришь? — отозвался Сэмми. — Я сам страсть как хочу собственное место иметь.

Они лежали еще несколько минут, отчаянно тоскуя по сигаретам, а также по всему тому, что эта тоска в своей идеальной фрустрации воплощает и конденсирует.

— Пепельница, — наконец сказал Йозеф. — Где твоя пепельница?

— На пожарной лестнице. Это горшок с растением.

— Там может быть полно… спасеков… киппе… как же они по-английски? А, ошметки.

— В смысле, окурки?

— Да, окурки.

— Наверняка они там есть. Но ты же не станешь курить…

Совершенно внезапно, в каком-то кинетическом разряде двигательной активности, который казался как аналогом, так и продуктом состояния идеальной вялости, непосредственно ему предшествовавшего, Йозеф скатился с кровати. Глаза Сэмми теперь уже приспособились к темноте комнаты, которая в любом случае всегда была неполной. Кромка серо-голубого излучения от лампы дневного света на кухне окаймляла дверь спальни и смешивалась с косо проходящим в щель между штор бледным лучом ночного Бруклина, в котором соединялись гало уличных фонарей, фары троллейбусов и машин, огни трех действующих сталелитейных заводов района, а также блеск островного королевства по ту сторону реки. В этом слабом освещении, воплощавшем для Сэмми нездоровый и непрерывный свет самой бессонницы, он увидел, как его кузен шарит по карманам своей одежды, которую он ранее так аккуратно и методично повесил на спинку стула.

— Лампа? — прошептал Йозеф.

Сэмми помотал головой.

— Матушка, — сказал он.

Йозеф вернулся к кровати и сел.

— Значит, придется работать в темноте.

Большим и указательным пальцами левой руки Йозеф держал сложенный листик папиросной бумаги. Сэмми тут же понял замысел. Он привстал на локте, а другой рукой медленно, стараясь не произвести предательского скрипа, раздвинул шторы. Затем, аж скрежеща зубами от натуги, Сэмми осторожно поднял оконную раму рядом с кроватью, впуская в спальню неприветливый гул транспорта и шелестящий порыв холодной октябрьской полночи. «Пепельница» Сэмми представляла собой продолговатый терракотовый горшок, смутно мексиканский на вид, полный стерильной смеси почвы с сажей, откуда, что казалось довольно уместным, торчал полузасохший скелет цинерарии. Несчастное растение осталось непроданным в бытность Сэмми торговым агентом и было таким образом года на три старше его все еще недавноприобретенной привычки курения. Дюжина более-менее жирных окурков «Олд голда» корчилась у основания увядшего растения. Преодолевая отвращение, словно он собирал ночных сикарах, Сэмми надергал целую пригоршню слегка влажных хопцов и передал их своему кузену. Тот в свою очередь вручил ему спичечный коробок, этикетка которого настойчиво советовала Сэмми закусить в «Крабе» у Джо на Рыбацкой набережной. Спичка в коробке оставалась только одна.