Майкл Чабон: Приключения Кавалера и Клея

— А что с ним такое? — спросил Сэмми, отползая назад. Наконец его спина коснулась холодной штукатурки. Обе подушки он предусмотрительно прихватил с собой. — Он что, болен?

— А ты как думаешь? — сказала его матушка, принимаясь хлопать ладонью по вакантному простору простыни, словно желая раскидать по сторонам некие малоприятные частички, оставшиеся там от Сэмми. Миссис Клейман только что прибыла домой с последнего вечера своего двухнедельного кладбищенского дежурства в Бельвю, где она работала психиатрической медсестрой. От нее все еще отдавало больничным духом, однако из-под свободного воротника ее форменной одежды шел слабый запах лавандовой воды, в которой она купала свое миниатюрное тельце. Естественный же ее аромат был резким, пикантным — примерно так пахло, когда Сэмми чинил свои карандаши. — Он же едва на ногах стоит.

Поверх своей матушки Сэмми попытался получше разглядеть несчастного Йозефа Кавалера в мешковатом твидовом костюме. Вообще-то он худо-бедно знал, что у него есть чешские кузены. Однако матушка ни словом не обмолвилась, что кто-то из них приедет с визитом. Не говоря уж о том, что этот самый кузен станет делить с Сэмми постель. И еще ему не очень было понятно, каким боком здесь Сан-Франциско.

— Ну вот, — сказала матушка Сэмми, снова выпрямляясь, явно довольная тем, что выдворила своего сына на самые восточные пять дюймов матраца. Затем она повернулась к Йозефу Кавалеру: — Иди сюда. Хочу тебе кое-что сказать. — Крепко ухватив племянника за уши, точно кувшин за ручки, миссис Клейман по очереди прижалась губами к обеим его щекам. — Ты все-таки сюда добрался. Ага? Ты здесь.

— Ага, — отозвался Йозеф Кавалер. Впрочем, без особой уверенности.

Матушка Сэмми вручила молодому человеку полотенце и вышла. Сразу же после ее ухода Сэмми в темпе вернул себе несколько драгоценных дюймов кровати, пока его кузен по-прежнему стоял рядом, потирая и без того истерзанные щеки. Мгновение спустя миссис Клейман выключила на кухне свет, и они остались в темноте. Сэмми услышал тяжкий и медленный вздох своего кузена. Пачка газет зашелестела, а потом со звуком тяжелого поражения рухнула на пол. Пуговицы пиджака Йозефа Кавалера стукнули о спинку стула. Брюки его шуршали, пока он их стягивал. Молодой человек сбросил один ботинок, затем другой. Его наручные часы звякнули о стакан с водой на тумбочке. Затем Йозеф Кавалер вместе со струей холодного воздуха оказался под одеялами, принося вдобавок запах сигарет, влажных волосатых подмышек, а также какой-то сладковатый, несколько ностальгический аромат, который, как вскоре распознал Сэмми, шел у него изо рта. Повинен тут был остаток «специального угощения» матушки Сэмми в виде брусочка чернослива, главную часть которого составлял вовсе не чернослив, что и придавало ему такой особенный запах. Самому Сэмми лишь довелось наблюдать за тем, как его матушка заворачивает брусочек в вощеную бумагу, кладет его на тарелку и ставит в «фригидар». Итак, она знала, что ее племянник прибудет сегодня вечером, даже рассчитывала, что он захочет перекусить, а Сэмми ровным счетом ничего про это не сказала.

Йозеф Кавалер пристроился на матраце, разок откашлялся, а потом так капитально замер, начисто перестал двигаться, как будто его выдернули из розетки. Он не ворочался, не ерзал и даже пальцев ног не сгибал. Будильник на табуретке громко тикал, а дыхание Йозефа становилось все глубже и медленней. Сэмми дико недоумевал, неужели можно в подобной ситуации просто вот так вот взять и заснуть. И тут его кузен вдруг заговорил.

— Как только смогу получить немного денег, я найду себе место и оставлю эту кровать, — сказал он с еле заметным немецким акцентом, приправленным странной шотландской интонацией.

— Вот было бы славно, — отозвался Сэмми. — А ты очень хорошо по-английски говоришь.

— Спасибо.

— Где ты его выучил?

— Предпочел бы не говорить.

— Это что, секрет?

— Это мое личное дело.

— А можешь ты мне сказать, как тебя в Калифорнию занесло? — спросил Сэмми. — Или это тоже конфиденциальная информация?

— Я был там проездом из Японии.

— Из Японии! — Сэмми чуть плохо не стало от зависти. Сам он на своих ножках-соломинках никогда не забирался дальше Буффало, никогда не предпринимал переправы более рискованной, чем через ту пузырящуюся, ядовито-зеленую полоску, что отделяет Бруклин от острова Манхэттен. На этой узкой кровати, в этой жалкой спаленке, едва ли шире самой кровати, на самых задах квартиры в здании для предельно низкого среднего класса на Оушен-авеню, где храп его бабушки сотрясал стены почище проезжающих троллейбусов, Сэмми лелеял обычные бруклинские мечты о полете, превращении и освобождении. Он мечтал с бешеной изобретательностью, трансмутируя себя в крупного американского романиста, какого-нибудь знаменитого умника вроде Клифтона Фадимана или, скажем, в героического врача. Сэмми также посредством упорной практики и огромной силы воли развивал в себе те ментальные способности, которые должны были обеспечить ему сверхъестественную власть над сердцами и умами людей. В выдвижном ящике его стола лежали (оставленные на какое-то время в покое) первые одиннадцать страниц грандиозного автобиографического романа, предположительно озаглавленного (в перельмановском духе) «Жизнь Эйба: сквозь мутное стекло» или (по-драйзеровски) «Американское разочарование» (пусть даже в теме разочарования Сэмми по-прежнему был отчаянно несведущ). Он посвятил поразительное число часов молчаливому сосредоточению — брови нахмурены, дыхание по возможности сдерживается — с целью развития в себе скрытых мозговых сил телепатии и власти над умами. По меньшей мере десятикратное прочтение «Охотников за микробами» (не иначе как «Илиады» медицинской героики) всякий раз вызывало его неподдельное восхищение. Тем не менее, как и подавляющее большинство обитателей Бруклина, Сэмми считал себя реалистом, и в целом его эскапистские планы вращались вокруг получения сказочных денежных сумм.