Майкл Чабон - Приключения Кавалера и Клея

«Она прямо-таки запрыгала к нему через всю комнату», как Э. Дж. Кан впоследствии это описал — ссылаясь в данном упоминании на Розу (которую он тогда едва знал) лишь как на «прелестную арт-диву Вилледжа». Но затем, сумев наконец до него добраться, Роза вдруг словно бы страшно застыдилась.

— Что он тебе сказал? — захотела узнать она. — Дали.

— «Спасибо», — сказал Джо.

— И все?

— Еще он назвал меня «молодым человеком».

— По-моему, я слышала, как ты говоришь по-французски, — сказала Роза, вся сжимаясь, чтобы умерить дрожь безошибочной, почти материнской гордости. Джо, видя свой подвиг столь щедро вознагражденным краской Розиных щек и ее пристальным взором, стоял, почесывая большим пальцем ноздрю. Легкость успеха смутила его — совсем как боксера, который уже на девятнадцатой секунде первого раунда отправил соперника в глубокий нокаут.

— Я знаю, кто ты, — сказала Роза, опять заливаясь краской. — В смысле, я… теперь я тебя помню.

— Я тоже тебя помню, — отозвался Джо, надеясь, что это не прозвучит непристойно.

— Что, если… я бы хотела, чтобы ты посмотрел мои картины, — сказала она. — Конечно, если ты хочешь. У меня там… у меня там студия наверху.

Джо заколебался. Со времени своего прибытия в Нью-Йорк он еще ни разу не позволял себе разговаривать с женщиной просто ради удовольствия. Этим не так легко было заниматься на английском, да и в любом случае Джо приехал сюда не за тем, чтобы флиртовать с девушками. У него не было на это времени, да и к тому же он сомневался, что имеет право на подобные удовольствия и те обязательства, которые они неизбежно за собой повлекут. Джо чувствовал — это чувство не было ясно сформулированным, зато очень мощным и в своем роде утешным, — что его свобода оправдана лишь в той мере, в какой она позволяет ему зарабатывать деньги для освобождения брошенной им семьи. Жизнь Джо в Америке была вещью условной, временной и необремененной личными связями за пределами его дружбы и партнерства с Сэмми Клеем.

— Я…

В этот самый момент внимание Джо внезапно отвлеклось на то, как кто-то в танцевальном зале разговаривал по-немецки. Он стал вовсю крутить головой, оглядывая лица, вслушиваясь в гул оживленных бесед, пока не нашел губы, двигающиеся в лад с доносящимися до Джо тевтонскими слогами. Эти мясистые, чувственные губы были сурово опущены в уголках, выражая довольно интеллигентную хмурость — верный признак остроты суждений и горького здравомыслия. Так хмурился ухоженный, спортивный мужчина в черном свитере с горлом и вельветовых брюках, с вяловатым подбородком, зато с высоким лбом и большим, полным достоинства немецким носом. Прекрасные волосы немца отличались густотой, а яркие черные глаза проказливо поблескивали, словно опровергая его суровую хмурость. В этих глазах был великий энтузиазм, наслаждение темой разговора. А разговор, насколько смог понять Джо, шел про негритянский танцевальный коллектив «Братья Николас».

Джо ощутил знакомое ликование, адреналиновый огонь, что начисто выжигал смущение и сомнение, оставляя только чистое, бесцветное, прозрачное испарение гнева. Затем перевел дух и повернулся спиной к мужчине. [7] Пожалуй, об этом не стоило жалеть. Ибо хмурящимся мужчиной был сам Макс Эрнст — не только художник, чьи работы Джо обожал, но и убежденный антифашист, заклятый враг нацистов и собрат Джо по изгнанию.

— Я бы с удовольствием посмотрел твои работы, — сказал Джо.

Мрачная лестница была крутой, а ступеньки узкими. Над первым этажом было еще три, и Роза повела Джо на самый верхний. Пока они взбирались, кругом становилось все темнее и призрачнее. Стены лестничного колодца были увешаны сотнями обрамленных фотографий Дылды Муму, аккуратно подогнанных друг к другу, точно черепички, и в результате они покрывали каждый дюйм доступной поверхности. На всех снимках, насколько из торопливого осмотра смог понять Джо, на лице у Муму было одно и то же идиотичное выражение; он словно бы отчаянно старался не пукнуть. Если там и было какое-то существенное различие (не считая, естественно, того, что порождалось более умелой телепатической фокусировкой окуляра некоторыми из фотографов), то Джо его в упор не видел. Пока они пробирались наверх во все сгущающемся мраке, Джо руководствовался исключительно светом, пролитым ладонью Розы на его запястье, слабым, но постоянным электрическим током, идущим сквозь проводящую среду их пота. Ковыляя как пьяный, Джо смеялся, а Роза все торопила его вперед. Он смутно сознавал о боли в ладони, но не обращал на нее внимания. Когда они повернули на площадку верхнего этажа, прядь Розиных волос попала Джо в уголок рта, и он на мгновение ее прикусил.