Геннадий Пикулев - Голубая рапана

Я шагнул в воду и остановился. Ялик не догнать, его уносит быстрее. Я глянул на несущиеся низом тучи: баллов восемь, не меньше. Но если у меня и хватит сил на этот гигантский рывок, чем я помогу? В безвесельной лодке я стану мертвым балластом: увеличу осадку, и только.

На мгновение я вспомнил Назара Андреича, преподавателя морского дела: "Хорошая морская практика подтверждает, что решение должно быть быстрым, решительным и бесповоротным. А уж правильно ли оно — подскажет судьба".

— Бегу звать на помощь! — заорал я. — Держитесь. Ждите!

Я крепко зашнуровал кеды, чтобы бежать было удобно, и побежал. Я старался ни о чем не думать: когда ни о чем не думаешь, легче сохранить ритм дыхания. "Ритм, ритм, — восклицала Изабелла Станиславовна, когда я день-два шлендал с Петькой по улицам и ничего не учил и не делал. — Сила, красота и победа — в ритме. Ты сбиваешься с ритма занятий".

Стало темно. Я бежал навстречу ветру и запаху гари. Черное море, наверное, ярилось. Оно хлестало в узкий язычок суши и наступало, Азовское — отступало и уносило ялик с моей первой невысказанной любовью.

Солнце еще не опустилось за причерноморские холмы, а мне казалось, наступила ночь: я не видел ничего вокруг. Я пробежал мимо пустого в воскресенье карьера, мимо далеких и, кажется, необитаемых кошар, мимо каких-то хибарок, где телефонной связи, конечно, не было. Уходя утром из дому, я не надел часы и не знал, сколько времени я бежал. Я не помню даже, откуда я звонил, но хорошо запомнил, что справочное не отвечало, а я не знал номера портовой диспетчерской: я рассчитывал на помощь дежурного катера-спасателя. Позвонил в милицию, и, слава Богу, мои бессвязные крики там поняли.

— Сейчас все организуем: куда надо — сообщим, кому надо — доложим, кому следует — прикажем, — успокоил меня дежурный и спросил мою фамилию и адрес и адреса и фамилии Грини и Наташи.

Изабелла Станиславовна ждала меня на улице.

— Что случилось? — закричала она издалека. — Приезжала милиция, я сказала, что вы втроем ушли на Азовское море.

— Мы разбрелись и заблудились, — соврал я.

— Боже мой! — воскликнула тетушка и побежала молиться.

Я зашел во времянку и бросился на кровать. Оказывается, было еще пять часов и в разрывах несущихся туч ярко светило солнце. А я думал, уже ночь.

Отлежавшись немного, я вспомнил про диспетчерскую порта и помчался туда. Меня пропустили.

— Не дрейфь, — сказал седоватый диспетчер с худым землистым лицом. — Спасатель вышел, со мной на связи. Найдем.

— Прошел входной Варзовский буй, — сообщил спасатель через несколько минут.

— Будешь мотаться, западнее мыса Зюк не ходи, — посоветовал диспетчер. — Тут один из членов этой экспедиции подошел. Ищи где-то около точки сорок пять градусов тридцать минут северной и тридцать шесть с половиной — восточной.

— Вас понял, — согласился спасатель. — Сорок пять и пять — северной и тридцать шесть и пять — восточной.

— К весту от Зюка пусть не ходит, — подтвердил я. — Линия сноса — по норд-осту. Гарбия работает.

— Гарбия-широккада, — уточнил диспетчер.

Я собрался было пристроиться на стуле, но диспетчер хмуро глянул на меня, чиркнул что-то на листке, вырвал его из настольного блокнота и протянул мне.

— Номер телефона по городской АТС. Постарайся звонить реже. У меня много работы. До свидания.

— До свидания.

Я долго еще бродил вдоль железной решетки портового забора, около проходной, смотрел на мутные огни далеких буев и думал о том, как отвратительно готовят в столовой нашего училища.

Я ходил и ходил по улице взад-вперед, но вскоре пошел дождь, ветер стал утихать, и я побрел домой, сжимая в кармане бумажку с номером телефона.

Когда я позвонил в четвертый раз, диспетчер прокричал:

— У меня два наших сухогруза на подходе, итальянец ждет лоцмана, пассажир из Жданова путается под ногами, вклинивается в связь да ты еще меня задурил. До шести утра не звони, отвечать не буду: это приказ. Пока обстановка без изменений. Темно. Сильно ограничена видимость. Если до рассвета не найдем, вызову вертолеты. Привет.

Тягостно тянулась подступающая ночь. Я не раздевался и то заходил во времянку, то выходил во двор. У Изабеллы Станиславовны матово светилось окно — она всегда спит при ночной лампе. А может, тетушка тоже не спала? Молилась? Полная луна мчалась над тучами, иногда врезаясь в их рыхлый сумрак, и тогда ярче светили уличные фонари. Что-то монотонно звякало о водосточную трубу: я подошел, присмотрелся. Оказался рваный женский поясок с пряжкой. Я почему-то со страхом отцепил его палкой — он показался мне похожим на Наташин.