Александр Снегирев - Как мы бомбили Америку

— Что с ними?! Они живы?!

— Мы приехали, когда пожар только начался… Оттуда доносились крики девушки, но когда мы попытались освободить её, этот псих открыл стрельбу. Он кричал… — офицер сверился с блокнотом. — Он кричал: «Я спасу тебя! Я никому не позволю к тебе прикоснуться»! И ещё что-то на непонятном языке, возможно, на греческом. Мы не стали рисковать своими людьми, он так палил, что из стен куски вылетали! — офицер описывал стрельбу Бельмондо с восхищённой горячностью.

Рухнула крыша. Во все стороны полетели снопы искр. Мы отскочили.

Я обратил внимание на старый «Кадиллак», стоящий на другой стороне дороги. Приподняв занавеску, из заднего окошка за происходящим наблюдала донна Роза. Её глаза были, как обычно, колючи и цепки. До неё Бельмондо добраться не успел — именно эту ночь старуха провела в госпитале, плановое обследование.

Я увидел Джерри и Робин.

— Он сошёл с ума, бедняга… вчера Лаки проболтался, что просматривал кассету с камер слежения… — всхлипывала Джерри.

— И что?

— Георгиас воровал пиво из холодильника! Из ресторана своей жены!

Подошёл Юкка.

— Пошли отсюда.

— Может, помочь чего… — замешкался я.

— Чем тут поможешь…

— Постой! А Мишель! Что случилось с Мишель?! — официантки, полицейские, все оживились. Оказалось, что никто не знает где она. Наверное, воспользовавшись переполохом, Мишель сбежала. Осуществила свою мечту.

Мы плелись обратно, мимо горящего крыла мотеля. Пожарные рвали крючьями двери комнат и направляли внутрь плюющийся пеной брандспойт. Одна из дверей не подавалась, мы остановились посмотреть. Эта была комната триста семь. Но вот бравые молодцы справились и с ней.

— Помнишь ту тёлку… с сиськами?

— А мамин звонок, когда она мне втык устроила за ночную работу!

— Кулон…

Я вспоминал разговор с Мишель…

Пожарные ринулись внутрь, орудуя крюками и пенной струей.

— Конец волшебной комнатке.

Мы переоделись в одежду, в которой прибыли сюда два месяца назад. Больше нас ничего не держало. Мы направились к автобусной станции. Транспорт на Нью-Йорк с пересадкой в Балтиморе отходил через полчаса.

В зале ожидания молодая негритянка спросила:

— Куда едете?

— В Нью-Йорк.

— Как бы я хотела поехать в Нью-Йорк.

Мы тряслись в ночном автобусе. Одни пассажиры сменялись другими. На вокзале в Балтиморе не горели первые три буквы, получалось «тимор». Всю дорогу мы не разговаривали друг с другом и приехали в Нью-Йорк ранним утром.

Город стал другим. Свеженькую куртизанку Холли Голайтли изнасиловали, изуродовали, а её любимого кота освежевали у неё на глазах. Тротуары, окна, машины покрывал слой серой липкой пыли. Господь вытряхнул свой пылесос прямо на Манхэттэн.

— Пепел, — сказал Юкка, проведя пальцем по каменному карнизу.

Пепел забивался в нос, разъедал глаза, скрипел на зубах. Запах тоже изменился. Пахло пережаренным бифштексом. Огромным бифштексом из трех с лишним тысяч тел.

Мы устроились в хостеле «Одиссей», единственное окошко смотрело в колодец бессмысленно маленького и сумрачного внутреннего дворика, кирпичные стены которого, а также оконное стекло и москитная сетка покрывал плотный слой голубиного помёта. Мы отправились слоняться по городу. Лица прохожих изменились. Уверенность сменилась испугом, а сосредоточенность растерянностью. Кварталы вокруг бывшего мирового торгового центра были оцеплены. Но уже из Сохо виднелась гора дымящихся обломков, напоминающая вулкан. Повсюду работали уборочные машины. Казалось, что мертвеца спешно пытаются загримировать под живого. Швейцары усердно смывали гарь перед подъездами, но серые хлопья, походящие на скорбных птиц, слетались снова.

Эти хлопья напомнили день, когда меня бросила девушка. Тогда я поехал на дачу, схватил первую попавшуюся кипу бумаг, швырнул в бочку для мусора и поджёг. Среди прочего, в кипе оказалась и отцовская коллекция репродукций из «Огонька». Та, которая в десять лет перешла ко мне и которую я забросил. Она незаметно перекочевала на дачу вместе с другими ненужными вещами…

Вермееры, Брейгели, Репины и Врубели морщились в пламени, серели, вспархивали в небо и улетали за деревья. Мелькнула картинка с тонущей княжной Таракановой. Огонь столкнулся с водой, картинка зашипела и превратилось в прах. Княжна избавилась от страданий. Через пять минут с коллекцией было покончено, а я испытывал новое сладкое чувство пустоты от уничтожения чего-то родного.