Наталья Ключарева - Деревня дураков (сборник)

В калмыцкой степи поставили трехметровый бронзовый памятник Хлебникову. Издалека казалось, будто Хлебников идет по степи. Вскоре поэта из степи похитили. Подогнали «камаз», погрузили памятник в кузов и увезли. Потом Хлебникова где-то расчленили и распродали по кусочку.

Один ивановский филолог получил американский грант и издал цыганско-русский словарь, а также том цыганских народных сказок. Филолог хвастался шикарно изданным фолиантом, в переплете ручной работы, с золотым тиснением. Один человек, приходивший в филологическую общагу выпить, работал на скорой помощи, и на его участке как раз была цыганская деревня. Он взял фолиант и решил показать носителям языка. Сбежалась вся деревня. Привели под руки старейшин. Приехали на иномарках бароны. Честно просмотрели цыгане Цыганский словарь, от корки до корки. И не нашли ни одного знакомого слова! Но потом все равно украли. Из-за золотого тиснения.

В одном подъезде на окраине Ярославля нередко такое явление. На человека, решившегося подняться на свой этаж пешком, в темноте (лампочки всегда вывернуты) падает Карл Маркс. Это алкоголик из соседнего подъезда с окладистой белой бородой. Сюда он ходит в гости к одному ветерану, который умер три года назад. Карл Маркс ломится во все двери и требует Колю. Потом устает и затихает в темноте. Стоит, прижавшись к стенке, а когда кто-то идет – сразу падает, бородой вперед.

В псковских полях лежит маленький серый камень. На нем вырезана уходящая прочь шеренга солдат. Одинаковые спины с рюкзаками и затылки в пилотках. Самый последний оглянулся – видно его мальчишеское недоуменное лицо.

На сером камне выбито: «Они ушли в бессмертие». Так буднично и просто, будто Бессмертие – это соседняя деревня, там – за куцым грибным леском.

А вокруг – невзрачные поля, и былинки былинно пригибаются к земле от ветра. Ощущение обыденности жизни и смерти, последней окончательной простоты, уравнивающей всё и вся.

У подножия памятника – искусственные гвоздики с выгоревшими холщовыми лепестками.

Абхазия входит в сердце как две струи – живой и мертвой воды. Точнее, не так: то, что живо, обрушивается раскатистым водопадом, а мертвое поселяется внутри как незаметная заноза, которую никак не вынуть. И куда бы ты ни шел, какое бы изобилие ни рассыпала перед тобой пышная, чрезмерная природа, твой взгляд всегда немножечко отравлен, а дух – удручен. Жаркий влажный воздух, в котором, по идее, из всех человеческих чувств должна выживать только лень, простреливают разряды подспудного беспокойства. Черные взгляды людей, расслабленно опирающихся на парапет или потягивающих кофе в береговых кафе, вдруг с треском, как молнии, пересекаются у тебя за спиной – и понимаешь, что жизнь здесь имеет двойное дно. И в каком-то, скрытом от посторонних глаз, измерении война, которая закончилась четверть века назад, все еще продолжается.

Говорят, война на Кавказе имеет только начало. Конца у нее просто не может быть: новые поколения автоматически включаются в доставшийся по наследству сценарий кровной мести. И если по телевизору это «война между двумя народами», то на деле – между соседями, где все друг друга (враг врага) знают в лицо. Дурная бесконечность взаимной бойни. Остановиться они не могут. Могут только притвориться, что остановились, понуждаемые другой движущей силой здешней жизни: хитростью и жаждой денег.

Абхазия – прекрасная и нищая страна. Здесь ничего не производят. Многое, конечно, произрастает само, но извлечь из этого хоть какую-то выгоду не позволяет полулегальный статус республики. На границе с Россией перекупщики почти даром забирают фрукты у жилистых абхазских женщин, тянущих тяжеленные тележки. Мандарины идут, к примеру, по пять рублей килограмм, а на Казачьем рынке в Сочи – в двухстах метрах от таможни – уже по восемьдесят.

Единственный источник доходов – это туризм. Но как заманить людей в рай, прошиваемый автоматными очередями? Только так: сделать вид, что война закончилась.

Летом в Абхазии наступает необъявленное перемирие, и местные жители упоенно разыгрывают перед редкими отдыхающими нормальную жизнь. Девушки, похожие на изображения с греческих амфор, показательно выкатывают на набережную коляски. Из кофеен доносится чересчур беззаботный смех. И каждый встречный норовит завязать с приезжим разговор, где обязательно – между делом – промелькнет фраза: «Всё хорошо».