Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Кто такой?

— Каморец.

— Подонок ты. И что получаешь?

— Положенное вознаграждение — четверть приплода, конселейро.

— Вознаграждением считаешь... — Мендес Масиэл прикусил губу. — А если мор случится?

— В счет не идет.

— А если обвинит в обмане, скажет — утаиваешь.

— Такого не бывало — в честности вакейро не сомне­ваются, конселейро.

— Слышите, глупые?! — прогремел Мендес Масиэл, хлопнув по бедру костлявой, жилистой, сильной рукой. — Вот что сделали с вами иоанны! В новый вид олухов обратили вас, в добропорядочных подонков, расплоди­лись вы честными да ничтожными!

— Конселейро...

— Молчать! Знайте, дурни, знайте, братья, равно ви­новаты Молох и Иоанн, и хотя Молох — побольше, вам от этого не лучше, потому что вы делались все трусли­вей и неразумней. А тебя как?.. — Мендес Масиэл внезап­но умолк, задержав гневный взгляд на двух статных ва­кейро, и сквозь гнев просквозило невольное восхище­ние — они стояли плечом к плечу, но один явно понравился ему больше: ладный, гибкий, с напряженны­ми скулами. Он негромко спросил:

— Кто ты?

— Зе Морейра.

«Чей ты, пострел? — спросила Мерседес Бостон, уста­вившись ему в рот. — Как звать, пацан...» — «Меня... До­менико». — «А ты славный мальчуган. — Мерседес Бостон переставила взгляд на его руки.— Не тяжелый мешок, малыш?» — «Нет, не очень». — «Полный ответ». — «Высоко­державная...» — шепнул снизу карлик Умберто. «Нет, не очень, высокодержавная...» — «Ну и хорошо, дай-ка мне мой мешок, Анисето... В горах олень протрубил — будто вопль испустил... А в наш город зачем попал, Доменико, откуда пришел, малыш?» — «Из Высокого селения...» «Высокодержавная!» — злобно прошипел карлик, и До­менико поправился: «Из Высокого селения, высокодер­жавная». — «Таких ли видали... — Глаза у Мерседес Бо­стон снова окосели. Присомкнув их, она запускала руку в мешок на коленях, ощупью выбирала кольцо, подноси­ла к зеленым губам и, запросто выдрав зубами драго­ценный камень, разгрызала, наставив на Доменико пря­мо глядящие глаза. Шутя сглотнув крошево, кидала обобранное кольцо обратно в мешочек и, снова раскосив глаза, выуживала другое. — А у тебя в мешке что, ма­лец?» — «Драхмы, высокодержавная».

— Большое стадо пасешь, Зе?

— Да.

— Кому служишь?

— Полковнику Сезару.

Мендес Масиэл подавил в себе восхищение, сказал тихо, с неприязнью:

— Трус ты, Зе.

Великому вакейро сказал!

Каждый сертанец получил пощечину, но у Зе, надо ли говорить, горели обе щеки, в гневе стиснул он пальцы в кулак и рванулся было к Мендесу Масиэлу, но стояв­ший рядом пастух резко ступил вперед и, пылая весь, ре­шительно возразил:

— Зе не трус, конселейро.

— А ты кто?

— Мануэло Коста.

Прикрывая гневом восхищение, смотрел на него Мендес Масиэл, — чей взор не пленил бы веселый вакейро!

— Почем ты знаешь?

— Зе Морейра одной рукой укрощает буйного быка, конселейро, а с бешеной скотиной вообще, кроме него, никто не управляется, первый он среди вакейро, всеми признан.

— Видите?! Видите... до чего довели вас иоанны, си­дящие в ваших душах! Вы выродились в отважных трусов!

В ярости двинулся Зе к конселейро, вскинул голову, дрожа от гнева, жестко стиснув ручку — как вы­держал нож! — подошел вплотную и медленно возвел на него глаза, готовый наброситься, но не дрогнул Мендес Масиэл, мало того — склонился с бочки, в упор смотря на Зе, и дрогнул великий вакейро, даже стоявшие за ним пастухи заметили это по его спине, а конселейро тихо, пе­чально спросил:

— Свободный ли ты, Зе?

— Нет.

«Драхмы, постреленок? — Мерседес Бостон ухватила Доменико пальцами-клещами, усадила к себе на колени и, отвернувшись, снова принялась грызть драгоценные каменья.— У тебя что, деньги были?» — «Да, высокодер­жавная», — промямлил смущенный Доменико, одуренный разящеприторномерзкими духами. «Сколько, ма­лыш?» — «Шесть тысяч драхм, высокодержавная». Мер­седес Бостон повернула к нему голову, раскосила глаза, оглядывая водруженного на ее колени скитальца, узким вертким языком слизнула с зеленой губы крупный изум­руд и, жмурясь, смачно обсосала толстущие губы. Доме­нико услышал, как хрустнул дробимый зубами изумруд, и мороз пробрал его, а Мерседес Бостон оковала ему за­тылок гибкими пальцами-клешнями и, притянув к себе бледное лицо, ласково извергла прямо в рот ему: «Моей грудью ты вскормлен», невыносимым смрадом обдало Доменико, хорошо, что высочайшая госпожа одной ла­донью держала его за затылок, а жестокими злобными пальцами другой руки стиснула локоть, не то упал бы с колен бедный скиталец, хотя падение было б для него возвышением. «Значит, деревенский ты, малец? — почти нежно вопросила высокодержавная Мерседес Бостон, но стискивали его железные пальцы. — Не стыдись, все, кого тут видишь, все до единого деревенские, и я тоже, когда-то давно меня Хосепой звали». Слабо, бессильно, беспо­мощно трепыхался в железных клешнях злосчастный скиталец... о, лишь бы не этот смрад, только б не это зловонье... и вдруг уставился на нее, изумленный, потря­сенный, понял, осознал — ненастоящая она!.. Не была Мерседес Бостон настоящей!.. А в затерянном где-то углу Стелла гордо, изящно исполняла разученный с Сузи бравурный марш.