Анатолий Агарков - Самои

— А то нет, — повеселел Ланских — погоня его шибко вымотала.

Колхозный сторож сел на кочку и разулся — крепкий запах нестиранных портянок заставил даже собаку, отдыхавшую в траве, вздрогнуть и оглянуться на их владельца.

— Ну, что, мужики, — Агапов оглядел поредевшее воинство. — Вперёд, заре навстречу?..

Пестряков молчал, но видок был кисловатый. Пашка был полон энергии, казалось многочасовая погоня только придала ему сил и желания завершить начатое. Федякин погладил Разбоя по мокрой шерсти и покачал головой.

Пошли. У брода, где прибрежные кусты отступили, обнажив песчаные берега, изрытые следами многочисленных стад, разделись, сняли и исподнее. Кабанка была не широка в этом месте, и не глубока, но вода ледяная. Удивляться-то нечему — конец сентября. За переправой выбитая скотом трава обозначила несколько тропинок. Какую выбрать? Сомнений не было у Разбоя. С ним никто и не спорил.

Прошли поле, обошли лес, снова чисто поле.

— Что это?

— Дома.

— Вижу, что не стога.

— Должно быть, Ключи.

— А перед?

— А это тракт. Видишь, вон машина.

— До тракта вон усадьбу видишь?

— Вижу. Просолы так селились — дом, огород, огурцы малосольные — торгуют у дороги тем, что вырастят, в лесу насбирают, да скрадут где.

— Подходим, мужики, — построжал Пашка Мотылёв и достал пистолет.

Не рвался безоглядно вперёд Разбой, дыбил шерсть — чуть уловимый в пути запах полнил всю окрестность. Подошли к плетню большого огорода, хоронясь за ним, пробрались вплотную к усадьбе. Широкий двор полон пернатой живности, дом с крыльцом, времянка с баней, навес, за ним длиннющая стайка, что колхозная базовка.

— Разведать надо, кто в дому, — сказал Пашка и оглядел своих спутников. — Тебя, Егор Кузьмич, могут в лицо знать, если готовились заранее. Ты, Пётр Михалыч, мало похож на путника дорожного.

Всем стало ясно, кого участковый прочил в разведчики. Городской костюм и плащ фасонистый меньше всего вызовут подозрений у просолов.

— Постучишься, водички спросишься, разговор затеешь и присмотришься, кто есть, сколько их, — поучал Пашка райкомовца, не ведая, что перед ним большое районное начальство.

Пестряков хмурился, молчал, не решил ещё — согласиться ли. Может, пора напомнить, кто он есть. Но как-то не ко времени — всю дорогу пассивно молчал, а теперь…. Ещё в трусости заподозрят. Павел Иванович кивнул и пошёл к дороге, хоронясь от окон дома за плетнём. С тракта шёл не таясь. Постучал в ворота, не услышав собаки, толкнул калитку.

Три пары настороженных глаз наблюдали за ним из-за плетня. Пестряков шёл двором, направляясь к крыльцу — ни дать, ни взять, пассажир авто, оставленного на дороге, с какою-то нуждой. Потом вдруг остановился, боком, боком потянулся в поднавес, прильнул к запертым на замок воротам коровника. Сорвался с места и, развевая полами плаща, побежал через двор в огород, размахивая руками и крича:

— Здесь они, здесь лошадки!..

— Тьфу, дурень! — Пашка сплюнул в сердцах. — Всё разведал! Глупей собаки, честное слово.

На крыльце открылась дверь, и чернота сверкнула белым пламенем. Слышно было, как сыпанула дробь по плащовке, разрывая ткань. Следом прилетел гром ружейного выстрела. Пестряков ткнулся носом в навозную грядку и затих.

— Сволочи! — Мотылёв выстрелил два раза, в осколки разметал два окна. — Эй, конокрады! Сдавайтесь! Дом окружён, сопротивление бесполезно. Не усугубляйте свою вину убийствами.

— За подмогой надо, — предложил Егор. — В Ключи сбегать, народ кликнуть, властям сообщить.

— Погоди, — отмахнулся участковый. — Эй, в дому! Спалю усадьбу к чёртовой матери.

И Федякину:

— Поджигай.

— Что?

— Забор, говорю, поджигай.

Старый охотник хмыкнул, покачал головой, а потом вдруг засуетился: раздобыл где-то пук соломы, бересту, сунул в сухой плетень, чиркнул спичкой. Огонь занялся сразу и потянулся в обе стороны.

Осаждающие отступили, не спуская глаз с усадьбы и неподвижного Пестрякова.

— Никуда не денутся, — убеждал сам себя Мотылёв. — Там дорога, там село, да и усадьбу, поди, жалко.

В подтверждение его слов из дома выскочил невысокий и толстый старик с седой бородой до пояса и топором в руках. Сиганув через Пестрякова, бросился рубить плетень, преграждая путь огня к усадьбе. Пашка подошёл к нему поближе и, демонстрируя пистолет, приказал поднять руки. Старик разметал пролёт плетня, выкинул топор, плюнул и поднял руки.

— Ты один что ли? Ну-ка зови остальных.

Старик повернул широкое лицо к дому: