Хуан Марсе: Двуликий любовник

— Вы очень любезны. Теряете кучу времени из-за моих дурацких проблем.

— Говорите дальше...

— Блузки... Рубашки... Носки...

— Так.. А вы правильно записываете?

— Да, сеньора... Лифчики... Майки... Подтяжки...

После каждого ее слова Марес выдерживал паузу, словно старательно записывал. На самом деле он жад­но впитывал любимый голос, тая от блаженства.

— Трусы...

— Трусы, — ответила она нежно.

— Халаты... Звучит просто неприлично, сеньора...

— Так уж говорится по-каталонски, дорогой мой. — Норма вздохнула. — У вас все?

— Нет, подождите...

В отчаянии прикусив зубами кулак, Марес силился вспомнить название еще какой-нибудь вещи и не мог. В голове было пусто.

— Трусы и лифчики...

— Это мы уже записывали.

— Ну, ладно... Вы даже не знаете, сеньора, как я вам благодарен за внимание, которое вы уделили бедному чарнего и...

— Не за что... Всего доброго.

— Спасибо, сеньора.

— До свидания.

5

«Наконец-то четверг», — сказал себе Марес. По четвер­гам около половины второго Норма заходила в цент­ральный офис на площади Сан-Жауме и через чет­верть часа появлялась в сопровождении известного социолингвиста и рьяного общественного деятеля Жорди Валльс-Верду. Этот Валльс-Верду был шефом Нормы и ее любовником. Он занимал какую-то ответ­ственную должность в комиссии, которая продвигала план Женералитата [7] Женералитат — правительство Каталонии. по лингвистической нормализа­ции Каталонии. Марес познакомился с ним лет десять назад, когда таскал книги Берната Меже из богатейшей библиотеки покойного Виктора Валенти, отца Нормы.

В своем живописном тряпье — на нем были лохмо­тья, очень чистые и тщательно подобранные: серые полосатые фланелевые брюки, потрепанный свитер, заштопанный пиджак, рваный шарф и стоптанные бо­тинки без шнурков, — настоящий бродячий музыкант, нищий и жалкий, — Марес, скрестив ноги, сидел на га­зетном листе на углу площади Сан-Жауме и улицы Ферран, возле витрины парфюмерного магазина, где громоздились флаконы с одеколоном, тюбики зубной пасты и куски мыла. Пряча глаза за темными очками, он услаждал слух прохожих причудливыми вариация­ми на тему «Вздохов Испании», которые он украшал переборами сомнительного вкуса. Шесть монет по пятьдесят песет и еще четыре по сто поблескивали возле его башмаков. Мимо прошли пятеро лохматых молодых людей со скрипками и гитарами в футлярах. По площади сновали служащие, изредка проезжали ка­зенные машины.

Пробило два часа. Из здания Женералитата вышли служащие и отправились обедать. «Сегодня моя публи­ка уже вряд ли появится», — сказал себе Марес. Он уви­дел, как из здания муниципалитета вышла болтливая дама, похожая на переодетого уборщицей мужчину. Марес начал терять терпение. С минуты на минуту, зайдя за Валльсом-Верду в его кабинет, Норма Валенти должна была появиться перед Маресом, чтобы напра­виться в ресторан «Л'Агу д'Авиньон», который нахо­дился поблизости. Марес спрашивал себя, сколько вре­мени мог продлиться у Нормы этот гнусный моноэт­нический романчик, сколько еще четвергов он, Марес, будет являться сюда и торчать на углу только затем, чтобы мельком увидеть предмет своей страсти и из­редка получить монетку. Сколько всего песет получил он от Нормы? Смехотворная плата за безнадежную страсть! Все эти монеты он бережно пересчитывал и хранил дома, в стеклянном аквариуме.

Вдруг Марес увидел, что они вышли на улицу и на­правились в его сторону, к улице Ферран. Марес раски­нул умом и, припоминая, что Норме нравились мелодии Казальса, оборвал пасодобль и заиграл «Cant dels ocels». Одновременно он быстро перевернул висящий на груди плакат, возвещавший теперь, что он — род­ной сын великого музыканта, который ищет себе про­питание. Не замедляя шага, Норма порылась в сумочке. На ней была серая плиссированная юбка и черный джемпер, через руку она перекинула белый плащ. Ее спутник, прочитав плакат, насмешливо улыбнулся, промычал, не разжимая зубов, священный для каждого каталонца мотив и швырнул на газету горсть монет. «Вот тебе, дармоед», — буркнул он по-каталонски, про­ходя мимо. Норма тоже хотела бросить монетку, Валльс-Верду попытался перехватить ее руку, но опоз­дал: монетка пролетела по воздуху, аккордеонист рази­нул рот и ловко поймал ее зубами. Двадцать дуро [8] Дуро — монета в пять песет. , ис­точающих благодать, благодать ее рук... Как обычно, Норма почти не взглянула на Мареса и не узнала его, она пошла дальше, даже не догадываясь, что этот обо­рванный уличный артист, увязший на самом дне жиз­ни, отрезанный забвением от всего мира, раздавлен­ный нищетой, — ее бывший муж.