Джон Маверик - Я, Шахерезада…

С того дня начались настоящие мучения. По ночам мне снились такие кошмары, какие и злейшему врагу не пожелаешь увидеть. Мне было стыдно смотреть людям в глаза, и я стал сторониться сверстников. Я сам себе казался чем-то нечистым, изгоем, одно прикосновение к которому оскверняет… не только из-за того, что со мной случилось в детстве, но еще и из-за этих снов.

Я и раньше был трудным подростком, учился плохо. Моей матери и новому отчиму (старого я так и не видел больше со дня его ареста) здорово доставалось из-за меня. А тут — как с цепи сорвался. Перестал разговаривать с матерью. Потому что был уверен, как уверен теперь: она все знала. Стал убегать из дома. А через год — убежал насовсем. Просто взял свое свидетельство о рождении и двести евро из тумбочки отчима и, сев в проходящую электричку, уехал куда глаза глядят. Не думаю, что меня искали, я ведь уже был почти взрослый и имел полное право пуститься в самостоятельное плавание. С глаз долой — из сердца вон, или как там по-русски говорится, скатертью дорожка, Джонни! Здесь, в Блисвайлере, я осел и начал заниматься проституцией, ведь надо же было как-то жить, а на что еще я годился?

Здесь, на берегах Блиса, мне, наконец-то, стало легче, и почти перестали мучить кошмары, осталась только бессонница. Будь он неладен, этот Алекс с его дурацкой привычкой подсовывать мне по ночам черный кофе, да еще ставить синяки по любому поводу. Попробуй, усни, когда все тело болит, и луна, яркая, как прожектор, светит прямо в лицо, и в голову лезет разная дрянь. Нет, не воспоминания, просто мысли. Я ведь сказал, что ничего не помню.»

Конечно, Джонни Маверик кривил душой, утверждая в своем дневнике, что ничего не помнит. Притворялся перед самим собой. Если бы он действительно мог забыть! Но такое забыть невозможно.

Вы можете представить себе семилетнего ребенка в руках троих осатаневших от похоти мужиков? Они чуть не разорвали ему все внутренности, и как он только жив остался?

Он и спустя много лет все так же отчетливо помнил и свой пронзительный крик, и чью-то грубую, потную руку тотчас же зажавшую ему рот. И другую руку, сдавившую горло, так, что маленький Джонни едва мог дышать.

А когда все закончилось, кто-то отволок его в туалет и швырнул, точно использованную вещь, на холодный, заплеванный пол, между писсуарами и раковиной. Потом Маверика долго рвало, и он рыдал, стоя на коленях и вцепившись в края слишком большого для его роста унитаза. А когда увидел на своих трусиках кровь, то и вовсе запаниковал, решив, что теперь-то ему точно конец пришел.

Чего семилетний мальчишка понять не мог, так это сути совершенных над ним манипуляций. Для этого он был слишком маленьким, и о сексуальных действиях никакого представления не имел. Но насилие остается насилием, даже если смысл его пострадавшему не вполне ясен.

В судебных протоколах говорилось, что несовершеннолетний Джонни М. подвергался постоянным сексуальным надругательствам в различной форме в течение шести месяцев. Сам Маверик ничего по этому поводу сказать бы не смог. Дни слились для него в одну мучительно-бесконечную полосу боли, страха… нет, даже не страха, а почти животного ужаса.

Джонни был настолько запуган, что даже маме боялся обо всем рассказать, но могла ли она ничего не видеть? Может ли хоть одна мать, будь она даже глухой и слепой одновременно, не чувствовать того, что творится с ее сыном? Когда мальчик не только не выучил за весь первый год в школе ни одной буквы, но и забыл те, которые знал раньше? Когда он не играет, а сидит, забившись в угол, похудел на пять килограммов, почти ничего не ест, да вдобавок его почему-то постоянно тошнит? Когда он ни с того ни с сего начал каждую ночь писаться в постель?

На суде мать пострадавшего Джонни М. плакала и повторяла, что она и представить себе не могла… и все ей, конечно, верили и сочувствовали. Все, кроме самого Джонни, который так никогда и не смог поверить и простить.

В заседаниях суда он не участвовал. Вердикт врачей на сей счет был однозначен: не выдержит по состоянию здоровья. Мальчик и в самом деле чувствовал себя очень плохо, с него хватило и допросов.

…Его вталкивают в тесную, прокуренную комнатку, и жирный, лысеющий дяденька с гадкой улыбкой, приподнявшись из-за залитого жестким светом стола, указывает на свободное место напротив себя.

— Джонни, садись. Не бойся и не смотри так, я тебе ничего плохого не сделаю. Мы просто немного поговорим, хорошо? Я задам тебе несколько вопросов, а ты постараешься на них ответить. Договорились?