Джон Маверик - Я, Шахерезада…

— Пока, Джон, — произнес Алекс как можно мягче. — До завтра.

— Завтра может уже не быть, — прошептал Джонни, бессильно откидываясь на подушку, — для меня.

Алекс вышел, хлопнув дверью; его шаги стихли в коридоре, и Маверик остался один. Он рыдал, натянув одеяло на голову… от боли, от отчаяния, от жалости к самому себе… от стыда за свою так глупо сложившуюся и так нелепо оборвавшуюся жизнь. И сам не понял, когда забылся, провалился не то в беспамятство, не то в сон.

Маверик очнулся, как от толчка или внезапного звука. Была уже глухая ночь. Ни шороха, ни тиканья часов, ни звезд за окном… тишина и пустота, и все казалось не таким, как раньше. Словно контуры предметов стали четче, а углы заостреннее. И пол странно блестел, как будто по нему расплескали не то воду, не то кровь. Да и «ночник» горел по-другому: его узкая лампочка, подобно пламени свечи, дрожала и вытягивалась. И, истончаясь, хрупким огненным стебельком устремлялась вверх. А смутные желтые тени метались по стенам, трепетали и бились, как знамена на невидимом ветру.

Джонни наугад, точно слепой, протянул руку и взял с тумбочки письмо Кристины. Буквы дергались и прыгали перед глазами, как живые, но ему все-таки удалось разобрать начало:

«Дорогой Поль! Сегодня ночью мне приснился странный сон, как будто мы оба живем на разных берегах широкой и мутной реки. Совсем не похожей на Оку, другой… И ты был другим, не таким, как на фотографии. Гораздо моложе, почти мальчик. Беззащитный, как заблудившийся в темноте ребенок. И мне так хотелось протянуть тебе руку, через эту пустоту, через ночь, но река…»

«Она права, — прошептал Джонни, роняя листок. — Все так и есть. Спасибо, Кристина.»

Он почувствовал, как его уносит, увлекает широким черным потоком. Как медленно, а потом все быстрее и быстрее начинает кружиться вокруг него палата… как мигает и гаснет «ночник», легко, точно догоревшая спичка… Возьми меня крепче за руку. Мне страшно. Я блуждаю во мраке и не вижу пути, по которому иду. Я бреду сквозь туман и холод, сквозь распадающийся и обращающийся в ничто мир. Мой маленький мир, в котором я когда-то жил, и куда мне больше не суждено вернуться… Иду на голос реки.

Все исчезло… а потом неизвестно откуда возник свет. Серое, прозрачное сияние, исходившее не с мутного, словно закопченное стекло, неба; а как будто отовсюду. От черных, неподвижных деревьев, от слабо серебрящихся камней мостовой, от гладкой, точно облитой рыбьим жиром, поверхности воды.

И Джонни увидел, что стоит на берегу Блиса, на знакомой набережной. Только мост куда-то исчез, растворился в зыбком, холодном воздухе и переливах света. Будто и не было его никогда.

Маверик спустился с набережной и подошел совсем близко к воде. Сейчас, когда смерть простирала над ним свои крылья… мягкие и шуршащие, как облетающая к его ногам листва, мысль о том, чтобы утонуть в реке, уже не казалась ему такой страшной. Но по той легкости, которая ощущалась во всем теле, и по странному, звенящему чувству торжества, высокой ликующей нотой зазвучавшему вдруг в груди, он понял, что не утонет. Переплывет. На другой берег, туманный, далекий и недостижимый. Туда, куда он когда-то так стремился попасть.

На этом обрывается дневник Джонни Маверика, а я завершаю свое повествование. Правдивое, а может быть, только похожее на правду. Или вовсе не похожее. Какая разница? Что было — то было, что прошло — то прошло.

«Ауслендер» — нем. «иностранец», в эмигрантском сленге имеет уничижительный оттенок — прим. автора.

«Профессиональная школа для подростков» — прим. автора.