Скарлетт Томас - Корпорация «Попс»

Я смотрю на запись, которую сделала в книжке:

ОЦЭСЫЁВАСЙБЮЮХФДФЛВАЯЯЮИФАВН??????? ЮЮ и ЯЯ??

Текста попросту слишком мало, полезных закономерностей в нем не выявить. Да и вообще, коротких фраз, где удобно повторялись бы простые распространенные слова, раз-два и обчелся. Я зеваю. Зачем мне это подкинули? Они хотят, чтобы я это прочла, или нет? Я сижу за конторкой, слушая, как шумит темнота за окном, и думаю, какая все это глупость. Зачем посылать шифровку без ключа? В смысле, я же не похитила ее, не перехватила — ее мне прислали!

Я так пристально всматриваюсь в листок бумаги, что тот начинает расплываться перед глазами. Буквы шифра перемешиваются и сливаются с логотипом «Попс», маячащим в левом верхнем углу, и словами «Наши поздравления» в центре. И вдруг меня осеняет: а что, если ключ здесь, у меня под носом? Вигенер пользовался понятием «замаскированного ключа»; может, и здесь есть такой?

Мое сердце быстро колотит в тамтам, а мозг внезапно делает стойку; я еще раз тщательно выписываю послание на странице, а над ним — несколько раз буквы «ПОПС». Мой самопальный «квадрат Вигенера», который я нарисовала на листке бумаги, сообщает мне следующее:

Я знал, что вы сможете это прочесть. Ну что это за послание, спрашивается? И кто мне его послал? Мне все это очень не нравится, и от того, что уже за полночь, душе не легче. Расслабиться я теперь не могу и хожу по комнате из угла в угол, куря самокрутки, покуда окошко не заполняет безмятежная океанская синь. И лишь тогда наконец я забираюсь в кровать.

Трудно готовить самой себе ужин, когда тебе девять лет.

Хотя бы потому, что я никак не могу дотянуться до рашпера, если не заберусь на стул. До того, как отец меня бросил, мне не разрешалось этого делать; может, теперь разрешается? Нет. Если я поскользнусь и упаду, за мной некому будет ухаживать и некому будет дойти до телефонной будки, чтобы вызвать «скорую». Теперь я должна внимательней за всем следить, как слежу за тем, чтобы не разреветься. Как бы то ни было, то, что готовят на рашпере — сосиски, например — готовится очень сложно, да у меня и денег нет покупать сосиски. Сегодня, третий день кряду, я готовлю овсянку: вода из-под крана и крупа из большой коробки, стоящей в шкафу. Я никому не сказала, что случилось. Даже лучшей подруге Ивонне, хотя она со мной вообще-то не разговаривает; не сказала ни учителю, ни взрослому другу. Я могу о себе позаботиться.

Десять дней назад я пришла из школы и обнаружила, что отец просто взял и исчез. Он оставил записку: «Прости. Пришлось уехать. Позвони дедушке с бабушкой, они за тобой присмотрят». Почему я им не позвонила? Сама не знаю. Отчасти потому, что страшно рассердилась на отца и скорее согласилась бы сдохнуть, чем выполнять его идиотские распоряжения. Неужто он не знает, что нельзя вот так вот бросать девятилетнего ребенка, совсем одного. А может, тут было и что-то еще: неясное ощущение, что если я смогу просто взять себя в руки и перетерпеть этот шторм ирреальности, грозные волны одиночества, страха и сомнений улягутся, и все само собой придет в норму. Папа вернется, где бы он там ни пропадал, чмокнет меня в макушку и извинится. Как бы я на него ни сердилась, мой разум велит мне дать ему шанс. Позвонить бабушке с дедушкой было бы все равно что наябедничать на него; в смысле, если б они узнали, что он бросил меня тут совсем одну, это была бы водородная бомба. В последнее время они и так сетовали, что я «ребенок с ключом на шее» — видно, их беспокоил тот факт, что, пока отца не уволили, я, приходя из школы, самостоятельно проникала в квартиру. Чует мое сердце, нынешнюю беду они воспримут гораздо, гораздо серьезнее.