По-моему, я только что услышала, почему Эстер не пошла на речь Жоржа.
— Слушай, я знаю, что ты не хочешь говорить, чем именно занимаешься, — говорю я, — но ты ведь наверняка разрабатываешь «К» вместе с Чи-Чи. То есть… — Разработчики «К» то и дело сгорают; я видела, как это происходит. У них случается нечто вроде жесткой поп-культурной перегрузки, а это очень неприятно — хуже, чем болеть корью. Это чуть не произошло с Дэном, но потом они с Чи-Чи разругались, и это его спасло.
Эстер смеется, чуть ли не взвизгивая:
— Черт, я гоню, как на трибуне, да? Слушай, ты уж запомни: в следующий раз просто вели мне заткнуться, и все… Блин. Нельзя, чтобы я превратилась в неисправную версию одного из злобных автоматов Чи-Чи.
Она встает и принимается шаркать по маленькому бельведеру, как робот, выставив руки вперед.
— Я… буду… клевым… я… использую… свои… злобные… мысли… с позитивной… целью… бунт… это… клево…
— Значит, ты не разрабатываешь «К»?
— Мне правда не разрешается говорить, чем я занимаюсь, — отвечает она. — Мне даже в этом, по идее, нельзя признаваться, так что ты лучше перестань меня спрашивать.
— О'кей, — чересчур поспешно выпаливаю я. — Я ничего не слышала.
Виду Эстер слегка встревоженный.
— Это вовсе не так уж и важно, — говорит она. — Но все равно спасибо. Хотя Жоржа я действительно пиздец как ненавижу… а ты?
— Я ничего не слышал.
Это мой отец, незадолго до исчезновения. Мы живем в центре города; дело происходит примерно за месяц до того, как на пуговичной фабрике начались увольнения. Дедушка зашел к нам в гости, но вместо того чтобы присесть, выпить чаю с молоком и сыграть со мной в шахматы, он спорит с отцом.
— Прошу тебя, Билл, — говорит он.
— Слушай, я же тебе сказал. Я ничего не слышал. Нем как рыба.
Он изображает, как застегивает рот на «молнию». Для меня и моих друзей это знак абсолютной секретности и доверия, и мы этот жест делаем торжественно, с широко распахнутыми глазами. Но глаза моего отца — пустые и холодные, и пальцы двигаются как-то неправильно. Слишком уж они большие и взрослые. На среднем пальце — желтое пятно от табака; руки трясутся. Они всегда трясутся, особенно в присутствии дедушки.
— Да… но все же, Билл? — говорит дедушка.
— Что? — отвечает отец. Я не помню точно — это воспоминание пыльное и побуревшее, как наш старый диван, — но, по-моему, отец кладет сало на два ломтика хлеба, и сковородка шипит, нагреваясь. — Что? — повторяет он.
— Если они обнаружат, что мне что-то известно, я…
— Ну?
— Просто… пожалуйста… больше не болтай, ладно? Подумай хотя бы об Алисе.
— Я думаю об Алисе, — чуть не шипит отец. — С чего ты взял, что для меня это важно? Эти вещи… Это… — Он подыскивает слово, но безуспешно. — Это… мне постоянно кажется, что для тебя это просто игра. Развлечение, умственное упражнение… гребаный кроссворд. И теперь, когда это могло бы принести нам реальную пользу, когда это не досужие бредни, а что-то реальное… ты все это выбрасываешь. Просто выбрасываешь, как мусор, и…
— Нет. А вот для тебя это игра.
— Ой, да ладно. Ты знай талдычишь; тут опасность, там опасность… А это просто плод воспаленного воображения.
— Нет. — Дедушка вздыхает. — Но в любом случае, решать-то мне, а не тебе.
— Потому что у тебя есть дом, да? У тебя есть гребаный дом и гребаный огород, и тебе не приходится думать, как свести концы с концами в реальном мире. Посмотри, что есть у нас. А потом спроси у себя, почему для меня это важно.
— Но ведь это просто дурацкая фантазия. Возможно, его и не существует. Уже то плохо, что мы из-за этого спорим. Мы определенно не станем рисковать жизнью из-за того, что может оказаться фикцией. Я категорически запрещаю.
— Ты запрещаешь? — Кажется, отец поверить не может, что дедушка с ним так разговаривает.
— Да. Я запрещаю тебе делать хоть что-то еще, из-за чего мы можем оказаться в опасности.
— Если б только ты поделился со мной, я бы мог… Я бы рискнул. Тебя это бы никак не коснулось.
— Нет. А теперь — прошу тебя — давай навсегда закончим этот разговор.
И я сижу с книжкой, притворяясь, будто не слушаю, играя со своим кулоном и недоумевая: может, тайна, заключенная в нем, как-то связана с тайной, которую отцу запрещено разглашать? Подумай об Алисе. И я так сильно хочу узнать эту тайну, что целую неделю мучаюсь болью в животе. Я внимательно рассматривала кулон, но так и не поняла, что к чему. Это серебряный фермуар, внутри выгравирована странная комбинация из цифр и букв: 2,14488156Ех48, и маленькая спиральная завитушка.
Читать дальше