Аравинд Адига - От убийства до убийства

Учитель удовлетворенно вздохнул. Он был сильно польщен: за все проведенные им в школе годы еще ни один ученик не чувствовал себя столь же оскорбленным, как и он сам, колоссальным промахом 65-го года. Поднявшись из кресла, он снял с книжной полки томик стихов на хинди.

– Только верни его, ладно? И в безупречном состоянии. Без клякс и пометок, – сказал он, и мальчик кивнул.

Гириш украдкой оглядывал дом, удивляясь бедности, в которой жил учитель. Стены гостиной были голы, если не считать подсвеченного изображения Святейшего Сердца Иисуса. Но и на этой картине шелушилась краска, а по стенам комнаты шныряли обнаглевшие гекконы.

Пока Гириш листал сборник стихов, девочки в красных платьях поочередно повизжали ему в уши, а затем с воплями умчались в другую комнату.

Женщина в просторном зеленом платье, расшитом белыми цветами, принесла мальчику стакан с чем-то сладким и красным. Взглянув ей в лицо, мальчик смутился и не смог ответить на ее вопросы. Она показалась ему совсем молодой. Должно быть, мистер Д’Мелло женился очень поздно, подумал мальчик. Наверное, в молодости он был слишком застенчив и не решался даже приблизиться к женщинам.

Д’Мелло нахмурился, придвинулся к Гиришу:

– Почему ты улыбаешься? Что тебя развеселило?

Гириш покачал головой.

Учитель продолжил свою речь. Он говорил о том, от чего все еще закипала его кровь. Когда-то Индией правили три иноземные державы: Англия, Франция и Португалия. Ныне на смену им пришли три порожденные ею самою мерзости: Предательство, Посредственность и Подлость.

– Проблема кроется здесь, – он постучал себя по ребрам, – в звере, который сидит внутри нас.

И Д’Мелло начал рассказывать Гиришу то, чего никому еще не рассказывал. Неведение по части истинной природы школьников он сохранял лишь в течение первых трех месяцев своей учительской жизни. В те его ранние дни, признался Д’Мелло, он, бывало, заходил после уроков в школьную библиотеку, чтобы почитать сборник стихотворений Тагора. Он внимательно прочитывал страницу за страницей, по временам останавливаясь, закрывая глаза и представляя себе, что и ему выпало счастье жить в пору борьбы за свободу – в те священные годы, когда человек мог прийти на митинг и увидеть, как Ганди крутит свое колесо, как Неру выступает перед толпой.

Когда же он покидал библиотеку, в голове его роились образы Тагора. В этот час, напитавшийся электричеством от садившегося солнца, кирпичная стена школы обращалась в длинную ленту чеканного золота. Вдоль стены поднимались в небо баньяны, в их темных глубоких кронах мерцали, подобно серебряным ожерельям, крошечные листья, как будто деревья перебирали, погрузившись в медитацию, бусины четок. Мистер Д’Мелло замирал на месте. Вся земля, казалось ему, выпевала строки Тагора. Потом он шел вдоль спортивных площадок, разбитых в котловане, что находится рядом со школой. И в грезы его грубо вторгались растленные вопли.

– Что за крики несутся оттуда по вечерам? – как-то раз наивно поинтересовался он у коллеги.

Старый учитель ссыпал в эту минуту щепоть табака на краешек нечистого носового платка. Втянув его носом, старик ухмыльнулся:

– А это они там заголяются. Только и всего.

– Заголяются?

Многоопытный преподаватель подмигнул ему:

– Только не говорите мне, что в вашей школе такого не делали…

Впрочем, взглянув в лицо Д’Мелло, он понял: и впрямь не делали.

– Это самая древняя из школьных игр, – пояснил старый учитель. – Сойдите вниз, посмотрите сами. Мне не хватит слов, чтобы описать ее.

На следующий вечер Д’Мелло сошел вниз. Пока он спускался по ступенькам лестницы, крики становились все более громкими.

А на следующее утро он вызвал всех участников игры – всех, даже пострадавших в ней, – к себе в кабинет. И спросил нарочито спокойным тоном:

– По-вашему, здесь у нас что – высоконравственная, руководимая католиками школа или публичный дом?

В то утро он здорово всех их побил.

А закончив, обнаружил, что правый локоть его подергивается.

На следующий вечер спортивная площадка безмолвствовала. Он же, чтобы оградить себя от зла, цитировал вслух Тагора: «Где головы подняты ввысь и разум избавлен от страха…»

Несколько дней спустя он, проходя мимо спортивных площадок, заметил, что его правый локоть снова подрагивает. С площадок поднимался прежний, уже знакомый ему, черный вой.

– Тогда-то чешуя и отпала от глаз моих, – сказал мистер Д’Мелло. – И иллюзий относительно человеческой природы у меня не осталось.