Галина Кудрявская: Сиянье дня

Но что я буду здесь жить первые годы своего счастливого супружества, разве могло мне такое придти в голову.

…И вот мы на пятом этаже, не взошли — взлетели. Поворот ключа и мы — дома! Комната, кухня, длинный коридор, совмещенный санузел. По нынешним меркам, все достаточно убого. Но для нас, тогдашних, это — дворец! Мы здесь будем жить, будем счастливы, это дом нашей любви.

Все здесь будет потом: ссоры, огорчения, примирения, падения и взлеты, рождение первой дочери, испытание болезнью…

Но сейчас мы стоим счастливые в обнимку посреди нашего восемнадцатиметрового дворца. Два окна на юг. И в них льется вовсю ослепляющий свет.

Легко в радости увидеть Сиянье, а как в горе его отыскать? Дети прозорливее взрослых, помогают и нам пристальней вглядеться и увидеть.

Умерла мама. Завтра похороны, а сегодня вся предпохоронная суета, чуть рассеивающая, отстраняющая боль потери.

Привезли, наконец, гроб. Мы с сестрой и ее мужем переложили маму с диванчика, на котором она лежала, в последнюю, вечную, постель. Украсили цветами, поставили рядом с гробом венки и ушли по какому-то заделью на кухню.

В комнате осталась Леночка-Лелька, Валина десятилетняя дочь. Она уже насмотрелась всякого: мама умирала долго и тяжело, хотя и мужественно, и терпеливо. Леля очень любила бабушку.

Что-то она там делает одна возле умершей. Мы слышим ее голосок, она то наговаривает, то напевает.

Сейчас многие скрывают от детей смерть близких, боясь причинить им боль. Такое странное бережение, на пользу ли оно детской душе? Обманут, что, мол, уехали куда-то дедушка-бабушка, потом, погодя, скажут правду. Но ребенок уже не пережил, не прочувствовал, и, наверное, ему еще страшнее, раз скрыли, значит — ужас!

А ту появляется на пороге кухни Лелечка с вдохновленным Сияющим лицом и говорит нам с восторгом:

— Если бы бабушка видела, какое тут торжество!

И мы вместе с ней понимаем, да — это Торжество Жизни — миг, когда временное сеется в вечность.

У моих младших внуков вечные проблемы с едой, да еще, к моему ужасу, и вкусы разные — попробуй, угоди. Заелись — сказала бы моя бабушка.

Мне-то теперь кажется, что со мной таких проблем не было. А начну вспоминать: хлеб есть не хотела, молоко парное не пила, это в голодное-то время такие фокусы.

Фотография свидетельствует о таких же бедах и с детьми: над тарелкой супа сидит со слезами на глазах, обхватив голову руками, моя четырехлетняя Аленка. Какое горе — есть заставляют!

Я сварила гречневую кашу на завтрак. Илюшка ест, нахваливает, а Соня вертит носом — фу, какая гадость…

— Сонечка, — взываю я, — как ты можешь такое на еду говорить?..

И начинаю воспитывать, напоминая про мальчика Гену. Несколько лет подряд он побирался у Крестовоздвиженского собора. Вечно голодный, оборванный, несчастный. Каждый раз, проходя мимо, мы подавали ему милостыню.

— Вот Гена, — говорю я, — никогда бы так не сказал.

И сообщаю внукам, что на земном шаре каждую минуту один человек умирает от голода.

Не знаю, что производит большее впечатление на внучку — статистика или образ полуголодного Гены, но она, вздохнув, произносит:

— Ну, все, баба, прости, я вразумилась, съем я эту кашу.

И смотрит на меня ясными глазами.

Как-то достаточно давно я вырвалась в пригородную зону на несколько дней — отдохнуть, отдышаться от суеты. Это было в марте. Как будто весна, а ночью мороз до двадцати пяти градусов. Все равно успеваю, нагуливаюсь до одури. У меня свои маршруты: утром один, вечером другой, туда и обратно намериваю до десяти километров. С утра по лесу, вечером по дороге, в сумерках в лесу скучновато. А тут — с одной стороны лес, с другой — еще совсем по-зимнему белое снежное поле, сколько глаза хватит — простор.

Дорога пустынна, ни человека, ни машины. Небо, лес, поле, я. Благодать уединения, которую не хочется расплескать.

И вдруг вижу — навстречу человек, такие зигзаги наворачивает, явно пьян в стельку. Мне бы избежать встречи с ним, ляпнет что-нибудь и радость испортит. Хочу перейти на другую сторону дороги, но понимаю, что это бесполезно — ему и вся дорога узка. А… будь, что будет. Вот уже и разминулись, успеваю заметить: грязный, заросший, совсем опустившийся и невменяемо пьян. Ему не до меня. Но настроение все равно гаснет, чужая погибающая жизнь затмевает свет уходящего дня.

Только что я хотела избежать этой встречи, а теперь, уже разминувшись, лечу к нему, распластавшемуся на дороге. Упал страшно, ударился головой так, что зазвенело вокруг. Днем тает, к вечеру замерзает, на наледи он и поскользнулся. Бегу, уверенная, что убился. Вокруг ни души, и четыре километра до моего убежища — дома отдыха. Пока бегу, думаю, как же я поволоку его на себе.