Митч Каллин - ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО

Наконец, не в силах идти дальше, подошёл к местечку, где холмистая местность была окружена ломкой дикой травой. Купа бесплодных мескитовых деревьев не давала легко подойти к холму, стояла словно барьер. Высокие странные силуэты цереусов на конце расщелины высились между травы и мескитовых деревьев, создавая бухту.

Здесь стояла тишина — только ветер и шуршание дикой травы, — он уселся в расщелине, утомлённый, в голову била кровь, лёгкие устали, руки и ноги трясло от избытка адреналина. Он вдыхал полной грудью мягкий воздух, поднявшийся после того, как на землю опустилась ночь, высушивал пот на лице, с губ его шёл пар, словно от кучи горячего асфальта. Вскоре закутался в куртку, ум замедлился, кожа немела. Холод не сломил его внимания, его бдительности: за мескитовыми деревьями, за колышущейся дикой травой, за высокими цереусами с их колючими иглами и дикими стволами, он знал, его ждали невидимые фигуры, шныряли повсюду, и, хотя ночь была светлая, и луна виднелась сквозь ветви, и пустыня отражала её белый свет, он чувствовал присутствие преследователей и был изнурён бегством.

Под конец, не в силах держаться прямо, упал спиной на землю, ударившись основанием черепа о камень — в небесах звёздный свет расплывался пятнами. Острая боль охватила его, сделав ещё более бессильным.

«Итак, я убил себя, — думал он, громко стеная. — Я сделал это случайно, и теперь для меня всё кончено»…

В полусознательном состоянии здесь, в лощине, он скорчился на земле — и больше не смог двигаться. Вдыхая воздух, чувствовал, как холод обжигает ноздри, и удивился тому, что ещё существует.

Или, может быть, думал он, он уже умер. Может быть, мёртв уже недели и только воображает себя живым. Может быть, он, как и все остальные, ошибается: сознание не умирает вместе со смертью, и смерть не приводит жизнь к окончанию.

Так что мёртвые тоже могут существовать, двигаться бесшумно, вечно незаметные, каким-то образом живые, делающие свой выбор. Мёртвые или живые, ветер всё равно будет касаться кожи и вызывать мурашки — солнце будет жечь лицо, ночь приносить сон.

«Живой или мёртвый, — думал он, — нет никакой разницы — страдание остаётся».

— Я теперь тоже умер, — прошептал он, его тело расслабилось. — Я словно вы все…

Они появились из-за мескитовых деревьев — направились к нему, ломая траву своими ботинками, смеясь, приближались. Закрыв глаза, он не почувствовал испуга. Вместо этого восхитился их смеху, обрадовался их приходу, эти люди, у тел которых он стоял: его отец, и Банистер, и Фицпатрик — смеющиеся мертвецы.

И снова сон охватил его, совершенно вырубив, на время послав его куда-то ещё.

Вскоре после этого он пошевелился в кровати вместе с женой и детьми и обнаружил, что в лунном свете смотрит на их спящие лица. Прежде чем они проснулись, он попрощался с ними, сказал «до свидания» каждому: «Пока, Джулия, пока, Дэвид, пока, Моника!..»

Он шёл обнажённый к горам, покрытым снежными шапками, иноходью по сухому песку. Рядом была глинобитная деревня, расположенная в прибрежной зоне, чёрные собаки ходили, словно люди, и яростно лаяли на него, две мексиканки наматывали пряжу на спины обнажённых детей. Солнце исчезло в облаке сливочной пыли, ветер и песок поглотили мир.

Он сидел, медитируя, где-то у подножия покрытых снегом гор, под грушевым деревом, видел себя со стороны и замечал: его кожа становится коричневой и такой же грубой, как кожа ремня, его тело истощилось. Он последовал сам за собой в горы и осознал, что следует не за собой, а за кем-то ещё.

Покосился на окно, освещённое блестящим золотым светом, услышал, как кто-то негромко произнёс его имя.

Потеряв слух и зрение, паниковал в кухне собственной матери и в безумии выблевал блестяще-красную массу на её чёрно-белый линолеум.

Шип больно вонзился ему в шею, и он побежал по полю высокой зелёной травы, слушая гимны звенящие словно через мегафон. Затем его собственное тело стало телом мальчишки, он сказал себе, что надо глубоко вдохнуть, он сможет успокоить себя, обкусав зубами ноготь на пальце, до колеи, которая распухнет, словно мяч. Затем он оказался на дорожке, и он больше не был мальчиком, он намеренно оставил его, всё время оглядываясь и глядя, как рваная кожа складывается у ног мальчишки, неясно обнажая кости и сухожилия руки.

Он выбрался из кроватки и выпил стакан воды.

Добрался до дверной ручки, но каким-то образом не мог её коснуться.

— Здесь, — сказал Поло, наклонившись, чтобы завязать шнурки. — Я это сделаю. — Волосы Поло были рыжими, потом белыми. Поло стоял, глядя на него, и его тело стало тёмно-коричневым. — Видишь, это я. — Поло закрыл лицо руками. — Это всегда был я!