Митч Каллин - ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО

Позже он размышлял о том, что делало воспоминания о том дне такими трудными. Всё равно отдельные моменты отдавались острой болью — например, когда Джулия пришла в гараж и подошла к его рабочему столу:

— Пожалуйста, скажи что-нибудь, будь так добр…

Он сидел без слов, сутулился в своём халате. Его руки перебирали кусочки дерева, бесцельно перекладывая их на столе. Он не мог взглянуть на неё, не имел сил показать, что знает о её присутствии.

— Пожалуйста…

Она приходила дважды в надежде поговорить, сохраняла самообладание, даже сообщала неприятные известия.

— Там кто-то на крыльце, всё звонит и звонит. Я боюсь, что это репортёр.

Дважды приходила и дважды неизменно взрывалась, когда он ничего не отвечал:

— Чёрт побери, скажи мне, почему они взяли коробку с твоими инструментами? Что там такого? Что ты сделал? У меня есть право знать, скажи мне, что происходит!

Он качал головой, открывал рот, но ничего не говорил.

«Бедная Джулия, — думал он, — мне так жаль, я расстроен куда больше, чем ты, поверь мне, — пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, не начни меня ненавидеть, мне так жаль, ты нужна мне…»

Дважды она приходила, ожидая правдивых объяснений; дважды хлопала дверью, уходя.

— Чёрт бы тебя побрал!

Оба раза он молча осуждал свою неспособность быть честным с нею — потому что, как он заключил много позже, он могла остаться на его стороне, возможно, стать молчаливым адвокатом его невиновности; она могла целиком и полностью простить его, а он мог вслух признаться ей во всём и заявить, что любит её. И тем не менее всё рассыпалось, заставив его поверить, что годы брака, и семья, и дом ничего не значили.

В конце концов он постарался выбросить этот день из памяти, постарался забыть, как он нервничал, не в состоянии выйти из гаража, чтобы увидеть своих детей, — как он был слабоволен и омерзителен, не показываясь из гаража до самой ночи, приходя в ужас от того, что ожидает его снаружи (Росас и его команда, сообщение из школы, звонок в дверь).

Так что лучше забыть мучения тех часов за рабочим столом — вещи, которых он не сделал, и слова, которое он должен был произнести, ошибки, совершённые без усилий. Более того, он нашёл утешение, думая о хорошем, вспоминая единственный момент покоя, который возникал на фоне всей этой черноты; Дэвид пробрался в гараж как раз перед тем, как ему пора было ложиться, подошёл к рабочему столу, стал перед Джоном в своей пижаме, его маленькие пальцы сжимали руку отца.

— Я иду спать.

Только тогда он смог заговорить, наклонился и обнял Дэвида крепко-крепко, со словами:

— Я люблю тебя больше всех на свете, ты значишь для меня всё.

Он взял в руки лицо своего сына. Детские черты были чистыми, нежное личико было освещено фарфоровой голубизной наивных глаз.

— Боже, я люблю тебя.

Дэвид без выражения моргнул.

— Я тоже люблю тебя.

И прежде чем Джулия позвала его, прежде чем Дэвид выбежал из гаража, он подарил сыну модель самолёта, объяснив, что, хотя она проще, чем самолёты и монопланы, которые они строили вместе, она сделана из хорошего прочного дерева и не нуждается в окраске, поскольку и без того выглядит отлично.

— Она не развалится, — пообещал он Дэвиду, позволив себе улыбнуться, когда мальчишка поднял модель в воздух.

Бззззз, бззззз.

— Построен последним, — сказал он, глядя, как Дэвид запускает свой планёр через гараж, он жужжит, подражая двигателю, и вылетает из гаража на окрик матери.

К тому времени, как солнце осветило крыши домов по соседству, Джулия с детьми ушла. Сначала, однако, она принесла на кухню утреннюю газету, затем села там прямо на линолеум и тихо всхлипнула. После этого она написала Джону письмо, останавливаясь, чтобы стереть слёзы с лица.

Наконец, ушла наверх, ведя за собой Дэвида и Монику. Помогая детям одеться и собрать вещи, всё повторяла, что они должны вести себя очень тихо:

— Тот, кто сможет говорить шёпотом дольше всех, получит завтрак в «Макдоналдсе», как насчёт этого?

— Это игра?

— Да.

— А что, если это трудно?

— Зато каждый получит завтрак в «Макдоналдсе».

— Папа тоже?

— Я не знаю.

Но Джон не слышал, как уходила его семья, все трое покинули дом вскоре после рассвета. Он не слышал, как звенели ключи Джулии, как Дэвид зевал, выступая впереди Моники, и спрашивал: «Где папа?» Он сидел в гараже, за рабочим столом, опустив на него голову, и не услышал ни звука их быстрого бегства — ни звука чемоданов, стучащих по ступенькам, ни того, как закрыли и заперли парадную дверь, ни того, как «субурбан» задом выезжал на улицу, — только после восхода солнца он понял, что не слышит шума воды из крана, запаха кофе — всего того, что свидетельствует о том, что Джулия начинает новый день).